Родина
Шрифт:
— Брось расстраиваться из-за этого закорючки. Эх, даже побледнела вся…
— Он не меня только задевал сегодня, а достоинство комсомола, — дрожащими губами ответила Соня.
— Да черт с ним совсем! — презрительно и беспечно сказала Маня. — Не хочется мне праздничное настроение портить, а то бы я этому задире сказала ласковые слова… Из всего семейства Банниковых только одна Тамара на верном пути…
— Ой, посмотри, Маня!.. — шепотом перебила подругу Соня и оторопелым жестом показала перед собой.
В зал вошла Павла Константиновна, а рядом с ней шел Виталий Банников. Приостановившись, Павла Константиновна о чем-то спрашивала его, а он, обратив к ней худенькое, детски-покорное лицо, что-то тихо отвечал. Потом Павла Константиновна покачала головой, опять что-то сказала Виталию и материнским жестом пригладила ему волосы.
Соня, пораженная этой неожиданной сценой, в полном смятении встретила устремленный на нее ласковый взгляд Павлы Константиновны.
— Вот, дорогой наш комсомол, — мягко и неторопливо начала Павла Константиновна, как почудилось Соне, не замечая растерянного ее молчания, — особенно вам, заводским людям, просто непочатый край работы с такими вот, как Виталий Банников.
Она кивнула в ту сторону и удивленно пожала плечами:
— А он уж исчез!
«Исчез потому, что не хочет подойти ко мне!» — с горькой обидой подумала Соня.
— Я вас давненько не видела, милые мои, — сказала Павла Константиновна и, по давней своей учительской привычке, положила сухонькие, легкие руки на плечи девушек. — Ну, рассказывайте, как вы живете?
Павла Константиновна спрашивала, глядя на своих бывших учениц внимательными темнокарими глазами, выражение которых девушки с первых своих школьных лет умели распознавать.
Соня, отвечая на вопросы, старалась добросовестно рассказать как о самом важном и интересном, так и о разных мелочах заводской жизни. Но она заметила, что глаза Павлы Константиновны щурятся и помаргивают.
«Она поняла, что я что-то скрыла от нее», — подумала Соня, и смутное чувство недовольства собой, обида на Виталия, забота о чем-то не сделанном ею — все это, как глухая боль, приступило к сердцу.
— Что с тобой? — озабоченно спросила Павла Константиновна. — Не простыла ли ты?
— Нет, Павла Константиновна, это просто так. Мы сегодня завертелись немножко… — сказала Соня, опустив глаза.
— Ну, ну! — улыбнулась Павла Константиновна. — Ты заходи-ка ко мне в горком почаще. Поговорим по душам.
— Спасибо, Павла Константиновна, — смутилась Соня.
Зал между тем уже шумно и голосисто заполнялся людьми.
У входов то и дело раздавались голоса Игоря-севастопольца и Сережи:
— Товарищи, предъявляйте билеты! У кого нет билетов, просим тех выйти на площадь… и, пожалуйста, не беспокойтесь: репродукторы проверены, будут работать что надо: Все отлично услышите…
— Товарищи командиры, просим вас проходить в первые ряды!..
Первые ряды скоро запестрели орденскими ленточками, засияли орденами и медалями. Вместе с несколькими генералами и офицерами разных войсковых частей пришло немало и молодых бойцов, на гимнастерках которых тоже празднично поблескивали ордена и медали. Командиры и солдаты зенитных батарей, густо зеленея круглыми котелками защитных касок, со сдержанным шумком рассаживались на места. Рабочие, работницы, техники и инженеры Кленовского завода, работники городских учреждений, переговариваясь и здороваясь друг с другом, оглядывали зал, румяный от алых полотнищ и знамен. По залу носился смешанный запах хвойных гирлянд, свежей краски, добротных армейских сапог, солдатского сукна и тот особый, скромный аромат праздничного обихода и чистоты, который, казалось, напоминал каждому: «Вспомните только, из какого запустения все это создано!»
Из Москвы по радио передавался симфонический концерт. Разноголосый гул голосов, шарканье ног, хлопанье дверей обволакивали музыку простой, волнующей мелодией возрожденной жизни. Среди этого шума и музыки, как бы порхающей вокруг незримыми теплыми вихрями, сидела Соня и оживленно разговаривала с Маней. В считанные минуты, которые еще оставались до всеми ожидаемого часа, Дмитрий Никитич много раз успел оглядеть Соню, все заметить и запомнить. Суконная кофточка брусничного цвета бросала розоватый отсвет на склоненное лицо девушки, на ее маленькое ушко, выглядывающее из-под приспущенных волос. Как и прежде, она причесывалась на прямой пробор, но уже не полудетские, подвязанные возле ушей косы, а мягкий узел русых волос плотно и красиво лежал у нее на затылке.
Кто-то позади тронул Соню за плечо. Она подняла голову, повела длинной, как стебель цветка, темной бровью, вскинула ресницы, улыбнулась глазами и губами, что-то ответила, не подозревая, сколько свежести и красоты в каждом ее движении и взгляде.
Пластунов увидел, что Соня подняла голову, и еще упорнее, притягивая к себе ее взгляд, стал смотреть на нее. Но она глядела совсем в другую сторону и не замечала его.
Голос Соколова, раздавшийся совсем рядом, вывел Пластунова из задумчивости. Дмитрий Никитич приказал себе: «Ну, довольно… хватит с тебя, чудак!»
Радио вдруг замолкло. Сотни людей, глядя на черный диск, замерли на своих местах, боясь нарушить эту чуткую, полную ожидания тишину. Откуда-то из глубины донесся шум, напоминающий всплески большой волны, и сразу же в зал словно хлынул шум морского прибоя: в московском зале гремели рукоплескания и ликующие крики «ура».
— Сталин… Сталин… — единым широким дыханием пронеслось по рядам тесно сидящих людей.
Все встали, рукоплеща, сливая звуки аплодисментов и голосов с торжественным шумом далекого и вместе с тем близкого московского зала, где сейчас тысячи людей видят Сталина и ждут его слова.
В прибой голосов ворвалась пронзительная трель звонка. Потом опять наступила тишина, и голос Сталина произнес:
«Товарищи! Сегодня народы Советского Союза празднуют 26-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции».
— О! — выдохнул Ян Невидла в порыве небывалого счастья.
А Маня, поглядев ему в глаза, только гордо кивнула, как будто бы одной ей он был обязан тем, что находится здесь и слушает Сталина. Да он и не стал бы с ней спорить: ему всегда казалось, что все, что она делала, было удивительно верно и необходимо. Эта русская девушка, здоровая, с сильной и гибкой фигурой спортсменки, не только очаровывала его всем своим бесконечно прелестным и насмешливым обликом, но и безо всяких усилий подчиняла своему влиянию.