Родина
Шрифт:
— Стыдно тебе, Виталий Банников, что вчера ты не захотел вместе со всеми….
— Не захотел! — опять выкрикнул Виталий. — У меня сил нет, чтобы хотеть! Мы в землянке задыхаемся! Хватит с меня, хватит! — и Виталий, вдруг нелепо взмахнув длинными руками, побежал впереди всех.
Соня растерянно посмотрела ему вслед: еще никогда не бывало, чтобы ее, секретаря комсомола, так демонстративно не захотели слушать. Несколько минут она шла бледная, опустив глаза в землю и задыхаясь от оскорбления.
«Но хуже всего то, что я не знаю, что же мне теперь с этим ничтожеством делать! — пронзила Соню простая и жестокая мысль. — Вызвать его, поговорить? А он опять убежит от меня, вот и все. Да ведь он и не комсомолец…»
— Черт знает, какой все-таки болван! — прервал неловкое молчание Сунцов.
— Действительно… — стесненно вздохнул Чувилев.
Никто больше не произнес ни слова.
Соня пришла на завод хмурая, с тяжелой головой. Виталия Банникова она больше не видела, но все время помнила о нем.
В конце смены Маня Журавина передала Соне приятную новость:
— Артем Иваныч назначил нас с тобой и еще кое-кого проследить, чтобы все было готово к торжественному собранию! Ой, сколько надо успеть: все сделать, потом сбегать домой переодеться, потом в театр… то есть в наш подвал… впрочем, нет, нет, именно так: в театр! — смеясь и перебивая самое себя, тараторила Маня. — В зале все должно быть без сучка и без задоринки. Говорят, после заседания будет концерт, из области артисты приедут… правда, замечательно?
— Ты меня совсем завертела! — невольно улыбалась Соня.
Маня взяла ее под руку, и обе почти вприпрыжку побежали на театральную площадь.
На дороге их догнали Игорь Чувилев и Игорь-севастополец.
— Соня! Маня! — отчаянно, в один голос, закричали тезки. — Слыхали новость? Киев освободили!
— Киев?! — так же в один голос радостно взвизгнули девушки.
— Да, да!.. Мы своими ушами слышали… Парторг с директором разговаривали… — наперебой докладывали оба Игоря.
— Товарищи… какая радость к празднику! — сказала Соня, обводя все лица сияющими глазами.
— Ур-ра-а! Киев на-аш!.. — запела Маня и, схватив друзей за руки, завертела всех в неистовом танце.
Соня, вдруг забыв о всех своих заботах и волнениях, захлопала в ладоши, расхохоталась и закружилась в тесном хороводе.
— Да здрав-ству-ет Ки-ев, сго-ли-ца Ук-ра-и-ны! — хором, зычно, во всю силу грудной клетки, кричали все четверо. — Ур-ра-а-а!
— Ой, стойте, не могу! — задохнулась Соня, смеясь и кашляя. — Ребята, ведь нам надо торопиться в театральный зал.
— А ну, кони добрые… бегом! — скомандовала Маня.
И четверо побежали во весь дух.
В левом углу эстрады, пахнущей свежими сосновыми плахами, бесшумно работал аккуратный старичок в молескиновой блузе, смешно обвязанный серой грубошерстной шалью ручной вязки. Тихонько отдуваясь, он покрывал лаком крышку старого рояля. Соня и Маня поздоровались со старичком. Кто не знал в Кленовске единственного в своем роде «музыкальных дел мастера» Никиту Павловича Дернова? Он настраивал и ремонтировал рояли, скрипки, баяны, гитары, и вообще, казалось, не было на свете музыкального инструмента, которого он не вернул бы к жизни.
— Никита Павлыч, вы устали, разрешите помочь вам, — предложила Соня.
Старичок протестующе замахал руками, выпачканными черным лаком.
— Ни-ни!.. Инструмент к жизни возвращаю я один… И он это чувствует! И будет жить!
Старый настройщик упрямо тряхнул хохолком и, отступив на шаг, полюбовался своей работой.
— Вот смотрите, как же мы, значит, до войны были богаты и избалованы! Помню, настраивал я этот рояль в тысяча девятьсот сороковом году, а мне директор театра и говорит: «Ну, Никита Павлыч, последний раз вы над этой развалиной возитесь, мы из Москвы новый рояль скоро получим!» Действительно, получили… и стащили вот этого старика, — он нежно и сочувственно провел рукой по роялю, — сюда, в подвал. Нет худа без добра, — старик здесь, под разным мусором, хоть и порядком заржавел, но сохранился. На другой же день, как наши вернулись, я заявил товарищу Соколову: «Жизнь воскресла, а я могу предоставить рояль!» Соколов одобрил: «Действуйте!» И вот я за три месяца по струночке, по молоточку восстановил нашего старика… Прошу послушать, как он звучит. Он сел за рояль и ударил по желтым клавишам старыми, узловатыми пальцами. Густой и чистый аккорд гулко проплыл под нависшими сводами подвального зала с длинными рядами простых скамей, пахнущих свежей сосной.
— Еще! — умоляюще сказала Маня.
Никита Павлович заиграл вальс, раскачиваясь в такт и блаженно поднимая белые брови.
— Давай, ребята, хоть сейчас музыку послушаем! — раздался громкий голос.
Это Виталий Банников, держа метлу на плече, пыльный и взъерошенный, вошел в боковую дверь, как всегда предводительствуя гурьбой подростков.
— Шш… не галдите! — сердито зашипела на них Маня.
Виталий подошел вплотную к эстраде и облокотился на нее продранными локтями. Когда настройщик перестал играть и запер рояль, Виталий произнес с жалобной издевкой:
— Ну что же вы, Никита Павлыч, удовольствия нас лишаете? Сейчас только и послушать… а то ведь нашей компании придется на улице торчать, мы же билетов не получили…
Он задирал и гримасничал, глядя на девушек злыми, усмехающимися глазами.
— Здесь, ребята, в этом чудном зале, — он фыркнул, — будут счастливцы сидеть…
— Довольно молоть! — сердито крикнула Маня. — Что, по-твоему, весь город может здесь разместиться?
— Не может, конечно, — бросил Виталий, дернув плечом. — А вот вы обе… — он кивнул в сторону Сони, всем видом своим показывая ей: «А я тебя не боюсь!» — вы обе, однако, билеты получили!
— Билеты получили в первую очередь те, которые план выполнили! — опять отрезала Маня. — Не мешай работать!
Она сердито отмахнулась от Виталия и другим тоном сказала Соне:
— Сейчас скатерть будем расстилать!
— А мы пойдем площадь подметать! — хохотнул Виталий и вдруг, сделав ручкой в сторону девушек, вышел из залы, под дружный хохот всей «неприкаянной команды».
Натягивая и прикрепляя кнопками к столу кумачовую красную скатерть, Маня успокоительно сказала Соне: