Родина
Шрифт:
Воспоминания о пережитом дне были прерваны заливчатым свистком Артема. Со всех сторон сбежались на середину цеха люди. На желтом песчаном настиле неподвижно лежали опутанные толстыми, как удавы, цепями два огромных пустотелых цилиндра. Опять залился свисток — и десятки люден, словно этой минуты больше всего они и ждали, бросились в наступление, и вокруг лежащих на земле цилиндров закипела работа. Свежие сосновые плахи наката протяжно заскрипели под могучей тяжестью цилиндра, повсюду брызнуло мелкое щепье, будто холодный металл глухо свирепствовал, оттого что люди нарушили его покой. Но люди были неукротимы. Из десятков грудей вместе с шумными вздохами вырвалась и заухала гулкая песня:
У-ух да эх-х, Еще да возьмем, Да поднимем еще-о-о!— Здорово! Пойду-ка и я… — сказал Сергей.
— Посмей только! — прикрикнула Таня. — Ведь вчера только повязки снял, сумасшедший!
— А вон, смотри, какой там шпингалет на лестницу взобрался! Да ведь это Игорь Чувилев! Смотри, Таня!
Игорь никого не замечал. Он стоял на передвижной лестнице, держа наготове клюшку, которой он должен был подхватить за звено цепь, чтобы при подъеме цилиндра она не соскользнула вниз. Он должен был уловить момент, когда цепь, еще не успевшую натянуться, мгновенно за его клюшкой подхватят клещами с другой стороны и цепь равномерно обовьет металл, чтобы крановщик мог снять его с места.
Поднявшись на верхнюю ступеньку, Игорь почувствовал себя как бы на самом высоком гребне своих пятнадцати лет, и сердце в нем больно и тревожно забилось, словно от молниеносного движения клюшкой зависела вся его дальнейшая жизнь.
Металл вдруг точно охнул, и, гремя цепью, медная колонна приподнялась вровень с головами людей. Она вставала, грузно покачиваясь, и будто в безмолвной злобе грозила обрушиться, раздавить своей темной, слепой силищей всех обступивших ее.
Цилиндр, глухо гудя, поднимался по наклонной, и цепь обвивающая его, задвигалась и поползла вниз. «Пора!» — как толчок почувствовал Игорь и выбросил вперед свою клюшку. Потянув, он еле удержался на ногах и сразу ощутил почти блаженную легкость. Цепь тут же подхватили с другой стороны. Вот она уже плотно прилегла к металлу, надетая на подъемный крюк, натянулась, как трос, и медный цилиндр качнулся и отделился от земли. Перед ним все расступились, и он пошел, высокий, прямой, бесшумный. Он шел, кованый, надежный цилиндр, сделанный руками советских мастеров.
А люди, возвратившие его к жизни, смотрели на безмолвное, по торжественное шествие металла и будто не совсем верили, что это сделали они.
В это время Артем, словно полководец в передышке между боями, рассказывал:
— Когда эта мошенническая фирма «Дейч-пресс» маклерила у нас свою установку, поинтересовались мы однажды: «А что, уважаемые господа, сколько потребуется времени, если случится, скажем, надобность произвести регулировку всей этой машины?» Тогда самый главный из немцев ответил нам: «О, молодой шеловек, регулировка — это три маленьких неделя». Ничего себе!.. «А если, — спрашиваю, — случится капитальный ремонт пресса?» — «О, молодой шеловек, рэмонт не будет… наш прэсс на целий век!» — «Но все-таки, все-таки», — приступаю я к ним. «Н-ню, рэмонт — это четыре маленьких месяц». Четыре месяца! Вот чего они, злодеи, хотели! А мы за девять дней цилиндры сменили, да и еще многое подновили, а теперь, после самого главного, все остальное не в четыре, а в два дня моя бригада обещает сделать! Итого — двенадцать дней на восстановление нашего медного великана.
Артем прижал свисток к губам, и пронзительная трель разнеслась по цеху, — цилиндр дошагал до места, где его уже ждали. Едва он успел остановиться, как ловкие руки направили его в новое железное гнездо. Лязгнул металл о металл, с грохотом упала цепь, отъехал кран.
— Хо-ро-шо! — громко крикнул Артем, — Одна у великана нога уже есть, сейчас мы ему и другую поставим!
Когда подняли и поставили рядом с первым второй цилиндр, к Сергею подошел Игорь Чувилев. Он, видимо, что-то хотел сказать, но капитан протянул ему руку и сам сказал:
— Вижу, вижу: ты и здесь хорошо фашистов бьешь!
Игорь вспыхнул и только кивнул в ответ.
Компания вышла с завода к скверу. Голый и мокрый в осеннюю пору, молодой сквер сейчас был неузнаваемо прекрасен, с одетыми в пышную бахрому деревьями, которые сплетались между собой, как сказочно белые водоросли. В просветах, словно ледяная глубина, кобальтом сверкало небо. Снег так хрустел под ногами, что звук, казалось, долетал до самых звезд, а звезды горели, крупные, как топазы-самородки.
— У-ух, товарищи! — вдруг глубоко передохнул Артем и распахнул шубу на яркожелтых хорьках. — Я только сейчас почувствовал, что все-таки чертовски устал! Надеюсь, однако, что новобрачные угостят меня на совесть!
Все засмеялись. Артем вдруг сдернул с головы шапку и подбросил вверх.
— Ну, ну, восторженная душа! Застегнись немедленно, простудишься еще! — строго прикрикнула Верочка.
Уж здесь-то, на улице, под звездами, властвовала она!
Десять дней пролетели для Тани необыкновенно быстро. Когда она с Сергеем вышла на перрон, почудилось, что все было как во сне: и любовь, и свадьба, и счастье. Реальным было лишь метельное декабрьское утро, колючий ветер, станционная суета и ожидание поезда, который увезет ее Сергея на запад.
Сергей пошел справиться о поезде, а Таня осталась стоять у станционного палисадничка. Прислонясь плечом к запорошенной снегом решетке, она так и застыла стоя. Горькая слабость перед неотвратимым охватила ее. Она не могла себе представить, что теперь долго не увидит Сергея.
«Что же это будет, что же?..» — бессильно думала она, кусая губы.
— Поезд из Моховки уже вышел, — сказал над ухом голос Сергея, — будет здесь через десять минут.
— Как? Уже? — испугалась она и вдруг, припав к его плечу, тихонько заплакала.
— Милая, что ты? Ну, что ты? — У Тани сладко захолонуло сердце от взгляда, каким он смотрел на нее. — Ведь мы с тобой ко всему готовы. Ведь верно, да?
— Да… — вздохнула она.
Когда подошел поезд, Таня испугалась, что самого главного не успела сказать. А когда поезд тронулся и она, задыхаясь и еще чувствуя на губах поцелуй Сергея, бежала по краю перрона, она твердо уже знала, что каких-то, самых важных слов ему так и не сказала.
Заводский автобус подавал сердитые гудки.
Таня взглянула на сизое крылышко дыма, пропавшее где-то за лесами, и разбитой походкой пошла к автобусу.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В МОРЕ ВОЛНЫ ХЛЕЩУТ
Елена Борисовна умерла тихо и совершенно неожиданно даже для тех, кому было хорошо известно ее тяжелое состояние. И Пластунову и Пермяковым казалось, что она «все же еще поживет». В тот день Пластунов пришел поздно и застал дома переполох. Варвара Сергеевна и еще какие-то женщины хлопотали около покойницы. Пожилая сиделка из заводской больницы растерянно повторяла: