Родина
Шрифт:
Сергей с улыбкой закрыл глаза, и Таня запела вполголоса:
Море синее, море бурное, Ветер воющий необузданный. Ты ль, звезда моя полуночная! Ах, верните мне друга милого! Сохраните мне ненаглядного…В воскресенье, выйдя на шоссе, Нечпорук увидел Ланских. Приостановившись у обочины. Ланских наблюдал за необычным оживлением, которое показывало, как радовал все население Лесогорска этот за три недели единственный общезаводской выходной день. Люди шли отовсюду, целыми семьями, несли корзины и узелки, гремели чайниками и ведрами.
Сбивчиво и весело звучала песня и разливалась гармонь. С другой стороны слышалось треньканье балалайки и звенели девичьи голоса. Лесогорские велосипедисты в ярких майках, с большими синими буквами «Д» на груди, ехали, низко пригнув спины к машинам.
И серенькая Тапынь сегодня ожила. Лесогорские байдарочники ухитрялись проводить свои узкие, как шилья, лодки по изгибам петляющей реки. Все это пестро двигающееся и говорливое шоссе, велосипедисты и лодки стремились в одну сторону — к синим массивам леса, опушка которого уже загоралась осенним золотом.
Ланских смотрел на эту залитую жарким августовским солнцем картину и довольно улыбался.
— Долго мы тут торчать будем? — хмуро спросил Нечпорук.
— Ну… еще постоим маленько! — весело буркнул Ланских. — Словно в мирное время заглянул: идут люди, отдохнуть желают, на лесной полянке за самоваром посидеть..
— Нашли время! — словно отрубил Нечпорук. — Хохочут горланят, когда кругом столько горя!
— «Горе, горе»… — повторил Ланских. — Что ж, браток, мы не горем, а разумом держимся. Мы на то будем бить, чтобы вражья сила потом за голову хваталась да выла, как волк в капкане!
— Да, це будет дило!
— Только все это заработать надо. Ну… пошли нашу обещанную плавку проводить.
В пустой раздевальне сталевары переоделись.
— Сегодня и в опытном цехе пусто, будем шуровать вовсю, — пошутил Ланских, направляясь к мартену.
Но едва ступив на железные плиты мартеновской площадки, Ланских вдруг произнес изменившимся голосом:
— Стой, а где же наша шихта?.. Нету нашей шихты!
— Может, в другой конец загнали, — предположил Нечпорук.
— Ничего не приготовлено! Какой же дьявол все сорвал? — бешено крикнул Ланских.
— Что же мы сейчас будем делать без шихты? — недоумевал Нечпорук.
— Что? Сначала найдем мерзавца, который захотел нам сорвать опытную плавку, вытрясем из него душу, доставим шихту… и сделаем! — крикнул Ланских. — Погоди-ка, а кто это новый вертелся вчера в цехе?
— Новая, — поправил Нечпорук, — женщина какая-то… фамилии ее не знаю.
— Выясним! — властно решил Ланских. — Айда к дежурному!
У дежурного Ланских узнал фамилию новой работницы, которая должна была, как тот выразился, «обеспечить» завалку печи: Ольга Петровна Шанина.
— Не знаю такой. Откуда она? — отрывисто спросил Ланских.
— Из эвакуированных… Бабочка несговорчивая, с форсом, все ей не нравится.
— Вот мы форс-то с нее собьем, только пыль полетит! — мрачно пообещал Ланских.
За Ольгой Петровной Шаниной побежал шустрый заводской «рассылка».
— А пока он за ней ходит, мы времени терять не будем! — решил Ланских. — Товарищ дежурный, вот она, шихта наша! Будь друг, помоги ее к печи нам доставить.
Ольга Петровна сидела в пустой спальне, в общежитии, смотрела в окно на шумное шоссе и чувствовала себя оставленной всеми, состарившейся до времени и несчастной. Ей было обидно, что Юля отправилась с молодежью в лес. Правда, девочка извинялась и сожалела: «Тетя, да что ж вы без компании остались…» Наивным своим сожалением Юля попала в самую точку: Ольга Петровна действительно осталась «без компании». За лето Ольга Петровна не обзавелась даже просто знакомыми, не говоря уже о друзьях. После того как Игорь Чувилев добился, чтобы ее вывели из состава его бригады, Ольга Петровна нигде не могла прижиться. Ее перевели сначала в термитный цех, потом в литейный, потом опять в механический и, наконец, перевели в чернорабочие. Она спорила и возмущалась; все казались ей врагами, у которых одна цель: унизить ее, интеллигентную женщину, привыкшую к спокойной жизни и любезному обращению. От обиды у Ольги Петровны иногда словно мутилось в голове, все было противно — и люди, и машины, и заводской воздух. Она вспоминала себя в недавнем прошлом, всегда одетую «по самой последней картинке», ничуть не хуже московских модниц.
«Господи, да я ли это?» — с горечью думала Ольга Петровна, рассматривая потрескавшиеся, черные ладони и грубые, словно раздувшиеся пальцы.
Ей стало жаль себя, и она заплакала. Она плакала все сильнее, вскрикивая и ловя ртом воздух. В таком состоянии застал ее шустрый заводской «рассылка».
Ошеломленная — кому это она понадобилась в воскресный день? — Ольга Петровна последовала за «рассылкой».
Ее привели в опытный цех. Увидев нахмуренное лицо Ланских, она вспомнила, что вчера этот человек распоряжался насчет шихты и что-то наказывал ей, чернорабочей Шаниной. Она плохо слушала его, так как предвкушала, что воскресенье — общий выходной день и, значит, ей не надо будет толкаться в этих постылых стенах.
— На каком основании вы не доставили сюда шихту? — спросил Ланских, и его гневный голос гулко раздался под сводами пустого цеха. — Кто позволил вам срывать нашу работу?
— Вы… не кричите… Я вам не подданная! Я не позволю себя оскорблять… — сбивчиво воскликнула Ольга Петровна. — Печь уже горит, а вы…
— Мы сейчас за вас поработали… понятно? — возразил Ланских грозно. — А вы, конечно, и в следующий раз можете людей подвести! Такое безобразие только врагу наруку! Запомните это, гражданка Шанина!
— Не смейте меня оскорблять!
Ольгу Петровну охватила злоба, какой она еще никогда в жизни не испытывала: кто дал право этому сталевару вытащить ее из дому в выходной день, кричать и смотреть на нее уничтожающим Взглядом?
У Ольги Петровны задрожали губы, она сразу ослепла от слез. Плача и задыхаясь, она вышла на улицу.
Прибежав домой, Ольга Петровна написала заявление заместителю директора.
«Сталевар Ланских несправедливо оскорбил меня…» — писала она прыгающей рукой.