Родом из ВДВ
Шрифт:
Офицеры-абитуриенты быстро объяснили Алексею, что это лишь один из нескольких потоков и ему необязательно знать всех поступающих, как и всем необязательно знать его. Вдруг он поступит, заметил с ухмылкой тучный офицер лет тридцати двух-тридцати четырех с лицом штабного клерка, ранними залысинами и огромным красным носом в форме вставленной морковины, как у героя детского мультфильма.
Недельный вихрь экзаменов закрутил его таким безумным, горячим потоком, что Алексей даже не успел осознать, что находится в столице. Впрочем, мартовская Москва встретила мглистой, необычайно холодной и насквозь пронизывающей водяной пылью, которая выравнивала различия между улицами, зданиями и людьми. Тревожный шепот погоды казался старшему лейтенанту Артеменко зловещим, первой ночью ему мерещилось что-то слизкое, расплывчатое, с гиблым болотным запахом серы, вечной гнили и пугающей непредсказуемостью вязкой тины. От помещений академии на улице Народного ополчения, 52, закупоренных подобно консервной банке, веяло тяжелой аурой неприступного каземата, какой можно ощутить порой в старинном средневековом замке. Везде витал дух монументальности, подавляющий и низводящий новичков до состояния пигмеев в царстве великанов. Но коллектив, за исключением нескольких, явно непростых офицеров из
И все-таки, вглядываясь в непроницаемые лица товарищей по испытанию, Алексей с удивлением не находил в них того внутреннего задора и рвения, которые с каждым днем все больше проявлялись в нем самом. Он видел преимущественно прежних линейных командиров и начальников, для которых ни пребывание тут, ни возвращение в части ничего знакового для жизни не несли. Более того, глядя на некоторых из них, он вспомнил слова полковника Мигулича, сказанные ему перед отъездом. Неожиданно признавшись, что его родной брат служит в ГРУ ГШ в Москве, Иван Тимофеевич этим не только приоткрыл завесу интереса тайной государственной организации к скромной персоне старшего лейтенанта Артеменко, но откровенно сообщил, что сама академия переживает не лучшие времена. Пространные объяснения Мигулича сводились к тому, что слишком много поступало и поступает туда «блатных», которые потом отправляются колесить по странам военными атташе и малорезультативными дипломатами. Само время требует рабочих лошадок. Он добавил, что совсем недавно была дана негласная команда разбавить «звездоту», так что ему, Алексею, надо показать прежде всего рвение и цепкость. Алексей надолго запомнил эти слова, часто повторял их про себя, как таинственные мантры. Ничто ему не давалось в жизни легко, и он, как и когда-то поступая в десантное училище, и теперь грыз землю зубами, чтобы победить.
Первыми были тесты, так называемый профотбор. Начался он в семь тридцать утра и завершился только к восьми вечера. Тесты шли непрерывно, постоянно усложняясь. Сложность порой возникала не из-за самих задач, а из-за темпа их выполнения, из-за специально организованных шумовых или зрительных эффектов – внезапно возникающих, вероятно, записанных на диски, криков, отвлекающих вспъштек света. Периодически тесты останавливали, и в большой зал входило несколько медиков, которые настойчиво щупали пульс, измеряли кровяное давление, с отстраненным видом осматривали глазные яблоки. Это походило на лабораторию, где постепенно увеличивается доза вводимого в организм психотропного вещества, а отношение медиков к изучаемым организмам – на отношение к подопытным крысам. После их посещений все продолжалось, причем акцент делался на внимание и способность запоминать детали. Алексей работал, как робот. Но даже он чуть не запаниковал, столкнувшись с задачей максимально быстро описать внешность недавно вошедшего в зал человека, на которого никто почти не обратил внимания. Но успокоился, напряг память и неимоверным усилием направленной энергии и трепещущей воли как бы увидел его вновь внутренним зрением. Этого хватило, чтобы сделать несколько строк и не пропустить пункт. Другая, схожая ситуация возникла, когда начались фильмотесты. На экране мелькали машины, лица людей, дома, какие-то огромные часы на кирпичной башне. Никто понятия не имел, что именно нужно запомнить, потому старались удержать в памяти все. Но информации оказалось слишком много для истощенной от многочасового напряжения памяти. Потому, когда прозвучал вопрос о том, который час указывали часы, только несколько человек, и в том числе Алексей, сумели дать ответ. К концу тестирования Артеменко все чаще испытывал ощущение, что со всех сторон на испытуемых взирают серые каменные лица людей, напрочь лишенных человеческих чувств и эмоций и, возможно, годами тренировавшихся, чтобы не выдать напряжением какого-либо мускула, обострением какой-нибудь черточки своего настроения. Эти непроницаемые физиономии мужчин в одинаково темных костюмах со схожими резиновыми полуулыбками давили на психику Алексея своей нарочитой молчаливостью и взорами надменных, насмешливых, бесцеремонно-наглых менторских глаз.
Затем несколько дней шли экзамены, которые давались Алексею, как ни странно, довольно легко. Везде он ожидал подвоха, но возможностей его собранной в один кулак, сконцентрированной энергии оказывалось достаточно, чтобы все выдержать. Для начала проверяющие опять обратили особое внимание на безукоризненную физическую подготовку командира роты спецназа, занеся его имя в какую-то книжечку в кожаном переплете. Затем он почти без напряжения сдал иностранный язык – сказался почти год не афишируемого, но настойчивого посещения занятий на спецфакультете училища. Правда, при этом чуть не потонул на сдаче русского языка, где требовались знания различных правил грамматики, объяснения правописания различных слов, спряжение глаголов и склонение существительных. Он основательно взмок, прежде чем был отпущен с миром, разумеется не зная, как оценен. Вообще неизвестность более всего изматывала абитуриентов, порой вызывая оцепенение или повышенную нервозность, а то и неожиданную словоохотливость. Никто не знал ни одной оценки, и от этого неведения вся экзаменационная гонка казалась бессмыслицей. К концу недели все абитуриенты были опустошены и доведены до состояния полубредового маразма, как арестанты тридцатых годов, которых специалисты по изощренным истязаниям пытали бодрствованием и бесконечными перекрестными допросами. Наконец осталось пройти серию заключительных собеседований, увенчивающихся многозначительными заседаниями Подмандатной и Мандатной комиссий.
– Товарищ председатель Подмандатной комиссии! Товарищи члены комиссии! Капитан Артеменко для собеседования прибыл.
Ему не предложили сесть, и он так и остался стоять перед широким столом, накрытым пурпурным бархатом, из-за чего возникла забавная ассоциация с советским партийным собранием, в ходе которого его должны были принять в ряды несокрушимой организации, предварительно основательно пропесочив. Алексею бросилось в глаза хитроумное расположение стола, состоящего из нескольких составленных вместе и образующих как бы три стороны квадрата, в пространство которого он вошел. Тотчас у Алексея появилось ощущение незащищенности, ему показалось, что все участники заседания рассматривают его, как экзотического папуаса, прикрытого лишь фиговым листом. Но во взглядах этих он улавливал не только интерес, но и плохо скрытое превосходство стоящих намного выше его на иерархической лестнице, как будто его, смертного, вдруг пригласили на Олимп для отчета.
За столом восседали не менее полтора десятка людей в штатском, среди которых были две женщины. Их особенно проницательные глаза смотрели на него несколько по-иному, чем мужские: если мужчины старались просвечивать его насквозь, как рентгеновский аппарат, женщины заглядывали в самую глубь его сжавшейся в комок души. В центре сидел грузный мужчина с одутловатым лицом и седыми, вероятно напомаженными волосами, аккуратно уложенными назад. Ему-то и докладывал Алексей, почему-то отметив про себя, что только у этого члена комиссии был темно-красный галстук, тогда как другие, заметно моложе и стройнее, избрали менее яркие, приглушенные тона. Алексею бросились в глаза и руки председателя – ухоженные, холеные, с толстоватыми, несколько мясистыми пальцами. Но что выглядело особенно необычным, так это перстень из какого-то благородного металла, в центре которого красовался матово-черный, почти без блеска, камень. Спокойные, проницательные и немного влажные глаза этого человека внимательно смотрели на Алексея сквозь тонкие линзы очков в филигранно выполненной дорогой оправе. Любое движение председатель производил не спеша, чинно, начальственно, и его поза, пронизывающий взгляд, манерность придавали ему вид барона, кажется, действуя на окружающих гораздо сильнее, чем если бы он был в маршальских погонах. Встретив такой импозантный типаж, Алексей в жизни не подумал бы, что он может быть офицером или генералом. Другие в сравнении с ним выглядели проще и неприметнее и, на первый взгляд, дополняли картину его присутствия, как смиренные пажи при гордом господине. Но очень быстро Алексей понял, что это не так.
Собеседование было не чем иным, как очень динамичным перекрестным опросом. Вопросы сыпались с безумной, увлекающей быстротой, как будто он сидел в машине за рулем, управляя ею, а на педаль газа жал кто-то другой. Интуитивно Алексей чувствовал, что его заманивали в лабиринт, усыпляя простыми и понятными вопросами с предсказуемыми и незамысловатыми ответами. Чтобы вдруг в том же темпе задать вопрос с подковыркой, ответ на который мог решить все его будущее. Когда один представитель комиссии спрашивал, другие тщательно изучали Алексея бесцеремонными взглядами. Он понимал, что от них не ускользнет ни одна деталь, ни моргание его глаз, ни нервозное потирание рук, ни оговорки, ни запинки с ответами. Необходим тотальный контроль над всем произносимым, но еще больший – над своим невербальным поведением. И от этого понимания Алексей чувствовал себя неуютно и беспомощно, испарина увлажнила его лоб, появилось непреодолимое желание расстегнуть верхнюю пуговицу кителя. Но он усилием воли подавил все импульсы тела, невозмутимо сложил руки и крепко, до боли, сжал одной рукой запястье другой. Снова возникало ужасное ощущение маленького мальчика, которого взрослые раздели и теперь бесцеремонно разглядывают, нет ли где на теле подозрительного прыщика.
– Перечислите, пожалуйста, состав 6-го армейского корпуса США, – попросил сухощавый человек с залысинами, сидящий где-то далеко слева.
Вопрос был емкий, сложный, но вполне знакомый. И по училищу, и по подготовке к отъезду в Москву. Алексей изложил его с некоторыми, возможно, незначительными неточностями, но в целом успешно. Рассказывая, он с усилием контролировал собственные руки, которые так и хотели взмыть вверх с каким-нибудь предательским жестом. Как Алексею казалось, ему удалось сохранить спокойствие и быть убедительным. Когда он закончил и сделал паузу, другой голос, хриплый и неприятный, теперь уже справа, задал следующий вопрос:
– Расскажите, что вы знаете о политической системе Германии?
Алексей чуть не подпрыгнул от радости. Готовясь сдавать немецкий язык и упражняясь с текстами, он мимоходом, преимущественно с целью расширения лексического запаса, изучил не только политическую систему, но и много сопутствующих данных о политических силах и социальной обстановке в Германии, за которой пристально наблюдали после объединения. Теперь Алексей мог позволить себе продемонстрировать знание предмета с очевидной легкостью и приятным чувством превосходства. Один раз он даже позволил себе слегка улыбнуться. Но когда он произнес фразу: «Германия в настоящее время состоит из шестнадцати федеральных земель», тот же неприятный голос, который из хрипловатого сделался дребезжащим, внезапно оборвал его. Алексей не успел толком рассмотреть того, кто этот вопрос задавал; ему казалось это неприличным. Взгляд Алексея лишь скользнул по ряду сидящих людей и заметил, что глаза загадочного обладателя хрипловатого голоса были по-рыбьи стеклянны, непроницаемы и выпуклы, словно говоривший болел, подобно жене вождя революции, базедовой болезнью. Они произвели на Алексея такое же неприятное впечатление, как и голос.
– Перечислите, пожалуйста, эти земли.
Алексей не был уверен, что сумеет вспомнить все земли, но десяток-то он знал точно. «Ввяжемся в бой…» – сказал бы он себе, если бы мог перевести работу бессознательного в осознаваемое русло сознания. И он начал перечислять, посматривая вправо вверх, как будто намеревался там считывать необходимую информацию. Удивительно, но Алексей никогда не читал названия федеральных земель по-русски, ему было знакомо только их немецкое звучание, и потому, сам того не осознавая, он начал произносить их по-немецки, даже не подозревая о наличии небольших, но весьма характерных различий. Когда же он назвал шесть или семь земель, все еще выдерживая быстрый темп ответа и неумолимо приближаясь к предельной черте своего познания, тот же голос с хрипотцой, теперь уже не имевший неприятных оттенков, милостиво перебил его: