Роковая строка Памеджаи

Моисеева Клара Моисеевна

Но вот появилась царственная чета, и все гости пали ниц перед фараоном и прекрасной хеттской царевной. Фараон был уже немолод, но все заметили, что счастье сделало его чело молодым и прекрасным, а величественный головной убор скрыл его седину, и казалось, что он еще много лет будет покорять, властвовать и править.

Пабеса смотрел на все это сказочное великолепие и думал о том, что язык его беден и не в силах передать то, что видят его глаза. Он был озабочен: где ему взять те яркие слова, которые помогли бы увековечить в свитке это величайшее событие? Ему доверено великое дело. Он должен подробно описать все происходящее, не упустив ничего. Он должен рассказать о знатных гостях, о драгоценных украшениях царевны, о винах и угощениях, о

цветах, которые благоухают в этот торжественный час, о юных танцовщицах, о жрецах и жрицах, которые поют сейчас гимн великому богу Амону-Ра.

Пабеса едва успевал записывать свои впечатления. И хоть он был безмерно рад тому, что своими глазами увидел столь удивительное, он очень волновался. Он вдруг подумал о том, что малейшая неточность может причинить ему непоправимый вред. От своего господина Аменеморета он узнал, что фараон Рамсес нередко спрашивает свитки первых лет своего правления, и когда писцы читают ему свитки двадцатилетней давности, они поражаются его удивительной памяти. Иной раз им кажется, что он и в самом деле не человек, а бог, столь многое он знает и помнит. Но если он помнит подробности своих походов, помнит о людях, которые прибывали из чужих стран, и помнит о людях, которые ему верно служили, то как ему не запомнить такой счастливый и радостный день его жизни – сегодняшний день?

«Торопись, Пабеса, – говорил сам себе писец, – торопись, если хочешь быть с головой, если не хочешь лишиться головы…»

Уже хеттская царевна, ставшая женой великого, непобедимого Рамсеса, правителя многих земель, раздала сокровища из принесенных ею ларцов. Уже трижды сменились юные прелестные танцовщицы. Уже устали пить вино именитые гости. А Пабеса все писал и писал свой длинный, бесконечный свиток. Пот градом катился на папирус, и писец вдруг вспомнил строки из поучения, которое он писал еще в детстве:

«Воин приходит в Сирию без посоха и сандалий. И он не знает, жив ли он или мертв из-за дикого льва. Противник прячется в траве, враг готов к сражению, и воин идет, взывая к своему богу: «Приди ко мне, спаси меня!»

И еще он вспомнил: «Когда хлебопек стоит и печет и ставит хлеба в огонь, то его голова внутри отверстия печи. Его сын держит его ноги, но если однажды он выскользнет из рук своего сына, то он падает в печь…»

Сейчас ему, Пабесе, так же трудно, как воину в Сирии и как хлебопеку в печи. Пабесе кажется, что недостает слов и что язык его беден и ничтожен, чтобы нарисовать на папирусе все то удивительное и прекрасное, что было на этом торжестве. Но он должен найти достойные слова. Он должен оправдать звание придворного писца. Иначе для чего же тогда в детстве, когда плетка учителя гуляла по его спине, он писал незабываемые слова:

«Сделайся писцом! Он освобожден от повинности, он охранен от всяких работ, он удален от мотыги и кирки. Ты не будешь носить корзину, избавит это тебя от доли гребущего веслом… Ты не будешь под многими господами, под многочисленными начальниками. Из всех дел и обязанностей – писец первый».

Сейчас ему трудно, но ведь он первый человек. Пусть градом льется пот на исписанные свитки и пусть голова словно плавится в огне – это можно перенести. Зато когда он закончит свой свиток, он вздохнет свободно и снова устремит свой взор на что-то необычайное. Поистине великий Рамсес даровал ему, Пабесе, неисчислимые блага. И самое великое из этих благ – возможность открыть глаза на прекрасный и необозримый мир.

«И все же, – подумал Пабеса, – если бы я имел власть, я бы посадил рядом с этими знатными такого человека, как Памеджаи, и сказал бы ему: «Смотри и запомни это великое событие, чтобы потом увековечить его на стенах святилища! Иначе откуда потомки узнают о величии своих предков?»

Памеджаи в Доме справедливости

Не успел Памеджаи покинуть двор Пааама. Не успел старый знахарь рассказать своей жене Бакет о том, как жаль ему было расставаться с новым другом, как вдруг в маленький

дворик знахаря ворвались разъяренные грузчики. Они с криками бросились к Паааму и стали его бранить за то, что он загубил двух грузчиков своим ядовитым зельем. Вчера, когда к Паааму обратились двое больных – они жаловались на боли в животе, – Пааам, как всегда, дал им настойку меда и желчи, а потом, узнав о том, что им не становится лучше, принес еще немного отвара диких трав, которыми он всегда довольно успешно лечил такие болезни. И вот сейчас он узнал о том, что двое умерли и теперь его хотят потащить к верховному сановнику, чтобы предать суду. Пааам отлично знал, что судебное разбирательство может кончиться для него очень плачевно. Он знал о таком законе, который требовал смертной казни лекаря, если будет доказано, что он умертвил больного. За долгие годы это был первый такой случай у Пааама, когда ему угрожало судебное разбирательство. Никто еще ни разу не обвинял его в том, что он умертвил больного, хотя очень многие больные умирали. Люди понимали, что больные умирают от тяжелой болезни, а не от тех лекарств, которые им дает лекарь. Если эти разъяренные грузчики станут доказывать верховному сановнику его вину, то он, Пааам, погибнет. Чем он сможет доказать свою невиновность?

Эти мысли быстро пролетели в голове Пааама и привели его в ужасное смятение. А грузчики не унимались, проклинали его и вот уже схватили за руки и тащат за собой. Бакет выскочила из хижины, вцепилась в Пааама и стала кричать, что не отпустит мужа. Ее избили и бросили на землю. А Пааама потащили ко дворцу верховного сановника.

У дворца верховного сановника грузчики вдруг столкнулись с Памеджаи.

– Друг Памеджаи, – закричал знахарь, – ложное обвинение, меня хотят загубить, пришел мой последний час!..

– Что случилось с тобой, Пааам? Почему они волокут тебя к Дому справедливости? – Памеджаи бежал за ним и силился понять, как это случилась такая беда с Пааамом, ведь они расстались едва ли час тому назад. Все было прекрасно, никто никому не угрожал – и вдруг Пааама волочат с проклятиями и угрозами…

Вместе с грузчиками и Пааамом Памеджаи вошел в Дом справедливости. Здесь уже толпились люди, желающие найти справедливость у самого справедливого.

– Один будет говорить после другого, – предупреждал страж у входа. – Вас будут выслушивать одного за другим, не допуская, чтобы пришедший последним был выслушан раньше пришедшего первым. Следуйте друг за другом молча, иначе вас схватят доверенные верховного судьи…

Но они уже проследовали в просторный прохладный зал судилища. На позолоченном седалище со спинкой сидел справедливейший из справедливых. Он опирался на пеструю кожаную подушку, а под ногами, где лежала искусно сплетенная циновка, также была красная кожаная подушка. Рядом со справедливейшим лежал жезл, а перед ним было разложено сорок свитков с законами. Направо и налево выстроились в ряд вельможи в белых полотняных одеждах, со свитками в руках. Писцы приготовились записывать все решения справедливейшего.

Грузчики, Пааам и Памеджаи молча ждали своей очереди. Они внимательно слушали речи просителей и речи справедливейшего. Памеджаи думал о том, что он скажет в защиту Пааама. Ему вдруг пришло в голову, что он может сослаться на знакомство с писцом Пабесой, что он может вспомнить покойного Хори, а главное, может кое-что сказать о жрецах великого храма Амона-Ра, так как Хори при случае рассказывал ему о великих таинствах, о спасении человеческих жизней. Думая об этом, Памеджаи даже не слушал речи просителей. Мысли его были далеко от Дома справедливости. Сейчас ему хотелось помочь Паааму, но он знал, что может причинить себе великий вред. Ведь могло бы случиться и так, что здесь, в этом Доме справедливости, вдруг окажется какой-либо жрец из пещерного храма, который узнает его. Впрочем, можно ли его узнать с этими знаками племени, пока еще не совсем зажившими, ярко-красными и потому очень изменившими его лицо?…