Роковая тайна сестер Бронте. Часть 3
Шрифт:
Именно он, как догадалась теперь Шарлотта, поддерживал ее немощного и раздавленного невыносимым грузом потерь отца в то страшное время, когда сама она отправилась в Скарборо с умиравшей Энн.
Шарлотта также вспомнила, что мистер Николлс был неоднократным свидетелем хмельных буйств Патрика Брэнуэлла, но смотрел на его выходки отнюдь не с презрением, а с сочувствием. Артур Белл Николлс, будучи исключительно порядочным человеком, не вынес трагедии Брэнуэлла за пределы семейного круга. Наоборот, викарий всячески старался скрыть последствия непотребных выходок
Но Шарлотта все это время упорно не замечала присутствия мистера Николлса в своей жизни и в жизни своей семьи. Всецело поглощенная своим горем, она принимала его молчаливую заботу и внимание как должное. Только теперь она смогла наконец разглядеть и оценить его безропотнейшую верность и преданность и полюбить его всей душой.
И все же Шарлотта даже теперь не верила своему счастью. Несмотря на очевидную нежную склонность к ней самого викария. Несмотря на то, что перспектива ее союза с ним не была сопряжена для нее со столь значительными трудностями, как в случае с месье Эгером или мистером Смитом. Артур Белл Николлс был свободен от супружеских уз, опутывавших первого из этих почтенных господ, и не имел богатства, отвратившего пасторскую дочь от второго. Не было между ними и существенной разницы в возрасте, составлявшей препятствие в отношениях Шарлотты и мистера Смита (Артур был моложе Шарлотты всего на два с половиной года).
Но именно эти благоприятствующие возможности сближения с викарием обстоятельства и внушали Шарлотте Бронте мучительный неодолимый страх. Она боялась, что и мистер Николлс может испытывать к ней подлинную Любовь – столь же искреннюю и пылкую, как та, какую питает она к нему. Ведь, в таком случае, он станет самым несчастным человеком на свете, когда ее настигнут беспощадные чары проклятия Лонгсборна. Горячо и преданно любя викария, пасторская дочь нипочем не желала своему любимому столь прискорбной участи.
И вот однажды погожим декабрьским вечером Шарлотта печально сидела возле окна в своей комнате, задумчиво глядя на простиравшееся к горизонту, занесенное снегом гавортское кладбище. Мистер Николлс, как обычно, находился подле пасторской дочери, стараясь отвлечь ее от невеселых мыслей.
– Как страшна эта мертвая тишина! – неожиданно воскликнула Шарлотта. – Да… страшна… – решительно повторила она. – Страшна, но в то же время величественна. Здесь нет ни вздохов, ни стенаний, ни осязаемого биения пульса – ничего… Лишь пронзительное завывание ледяного ветра, которое, кажется, способно обратить в прах все живое, что только существует еще на этой земле!
Викарий, молча внимавший этому, внезапно прорвавшемуся наружу, отчаянному порыву души, сделался вдруг необычайно серьезным. На его широкоскулом, бледном лице появился отпечаток задумчивости и тревоги.
– Шарлотта, дорогая, послушайте меня, – обратился он к ней с глубоким сочувствием. – К чему терзать себя столь скорбными мыслями? Жизнь продолжается, а значит, со временем придет и радость, и спокойствие духа. Нужно только с верой и надеждой смотреть в будущее вместо того, чтобы тосковать о прошлом!
Он немного помолчал, по-видимому, собираясь с мыслями, а затем внезапно склонился над пасторской дочерью и, с неожиданной пылкою страстью схватив ее за плечи, взволнованно произнес:
– Мой ангел! Светлый, благородный дух! Все мои помыслы и упования устремлены к Вам! Все мое существо трепещет пред Вами в немой, отчаянной мольбе! Мое сердце принадлежит лишь Вам! Любовь моя отдана только Вам! Вы меня слышите?
Шарлотта молчала. Она утратила контроль над собою и почувствовала, что все ее тело сотрясается мелкой дрожью.
Испуганный вид пасторской дочери, смертельная бледность, мгновенно разлившаяся по ее лицу, как будто отрезвили викария, он ненадолго смолк и, усмирив свой пыл, произнес с безграничною нежностью:
– Милая Шарлотта! Я вижу, что напугал вас своей внезапной страстью! Простите. Мне следовало быть сдержаннее в проявлениях своих чувств. Просто я слишком сильно люблю вас – настолько, что позабыл о приличиях. Больше всего на свете я хотел бы, чтобы вы были счастливы, и если бы только это зависело от меня…
Пасторская дочь постепенно успокоилась. Мягкий тон викария, необыкновенная доброта, светившаяся в его глазах, придали ей мужества и уверенности. Она смотрела на него открыто и пристально, и в ее нежном лучистом взоре выражалась подлинная преданность и доверие.
Мистер Николлс ласково взял ее за руку и, глядя прямо в глаза, серьезно проговорил:
– Вы все еще испытываете ко мне прежнюю неприязнь?
Шарлотта не произнесла ни слова, но отрицательно покачала головой.
– А что вы чувствуете ко мне теперь, дорогая Шарлотта?
– Глубочайшее уважение, бесконечное доверие и…
– И?
– И невыразимую любовь.
Викарий порывисто обнял ее за плечи и страстно привлек к себе.
– Прошу вас, примите мою руку и сердце! – взволнованно произнес он. – Будьте моей самой дорогой, самой близкой… и единственной спутницей на этой земле!
Пасторская дочь побледнела пуще прежнего. В ее прекрасных зеленовато-карих глазах отразился всепоглощающий неизбывный страх.
– Что с вами? – озабоченно спросил викарий. – Вы так бледны! Неужели вы сомневаетесь в искренности моего чувства к вам, в серьезности моих намерений?
– Нисколько! – горячо ответила Шарлотта. – Я убеждена в том, что вы были бы самым верным и нежным супругом во всей Вселенной!
– Тогда в чем же дело? – продолжал допытываться он.
– Ах, Артур, умоляю вас, не спрашивайте меня ни о чем!
Мистер Николлс нахмурился. Печать глубокого страдания пролегла во всех его чертах.
– Вы не любите меня, – проговорил он с величайшею грустью. – Вам все еще не удалось до конца побороть в себе отвращения ко мне. Разве не так?
Сердце Шарлотты разрывалось на части. Она не могла равнодушно принять мучительных терзаний этого сильного духом, мужественного человека, который сделался для нее столь близким, столь дорогим. Не могла видеть его отчаянной, беспредельной скорби.