Роковое наследство
Шрифт:
У Лейтенанта словно был какой-то талисман, который вел его вночи.
Но Куатье все же приходилось петлять, поскольку узенькие ручейки превратились от дождя в неукротимые потоки.
Во время одного из таких объездов молния осветила глубокий овраг, который находился справа от меня, и за которым я, как мне показалось, разглядел какое-то мощноестроение.
– Меньше всего мне хотелось очутиться здесь снова, – пробормотал Куатье. – Так и вижу, как на дне сверкают глаза Кориолана. Проклятое место! Гони, Каньото, овца паршивая! Какой красавец был! А ведь два часа назад еще крепко на ногах стоял – в отличие от тебя.
Лейтенант затянул «Мальбрук в поход собрался»; лошадь помчалась вперед: Куатье безжалостно колол ее ножом.
Так мы скакали около часа.
Минут через тридцать небо прояснилось, хотя ураган все еще бушевал. Перестав петь, Лейтенант погрузился в мрачное молчание.
Потом он вдруг обратился ко мне с вопросом:
– Вы дворянин?
Я ответил отрицательно, тогда он поинтересовался:
– Вы знаете графа Жюлиана?
Я снова сказал «нет» – и вспомнил, что уже слышал имя Жюлиана, когда прятался в чулане. Помолчав, Куатье продолжал:
– Дорог на свете много, и куда они только не ведут... Вам лучше всего никогда больше не приближаться к тому месту, где вы провели первую половину нынешней ночи, и не болтать о том, что вы видели и слышали.
Тут Лейтенант внезапно остановился. Впереди во тьме вырисовывались смутные очертания какого-то города.
Куатье ссадил меня на землю и развернул взмыленную лошадь.
Напоследок сказал еще:
– Это Сартен. Тут полно постоялых дворов, как и в Пантен-ля-Галетт. Думаю, по дороге вас достаточно растрясло, и теперь вы сможете сами добраться до ближайшего заведения. Доброй ночи... Но, Каньото, пошла, тощая корова!
Лейтенант хлестнул несчастное животное и галопом умчался во мрак.
XVII
ХУДОЖНИК И ВЕНЕРА
История, которую рассказал Ренье, напоминала древний миф о Сатурне [17] , пожирающем своих детей. В южной Италии, на территории, простирающейся от Апеннин до морского побережья, было распространено поверие, будто Фра Дьяволо, вечный Хозяин каморры, убивает своих потомков, чтобы те не лишили жизни его самого. Знатоки животного мира утверждают, что в стаде может быть только один бык. Путешественники, исследовавшие американские дебри, рассказывают, что нередко молодой бизон захватывает власть, восстав против своего отца. Так же было раньше и в сералях Востока. И это совпадение не случайно: и у животных, и у варваров высшим авторитетом является сила. Жестокий закон дикой природы гласит: убивай, чтобы не быть убитым.
17
Сатурн – в античной мифологии верховный бог, глотавший своих детей, чтобы те не лишили его власти над миром; был побежден своим сыном Зевсом, в младенчестве спрятанным матерью от жестокого отца.
Однажды вечером автору этих строк довелось, сидя на куске розового мрамора, услышать рассказ одного жителя Сорренто. Дело происходило у разрушенного античного храма. Этот человек, бывший моим проводником, очень гордился тем, что некогда принадлежал к Черным Мантиям. В то далекое время он подчинялся Бель-Демонио, главе «Общества Молчания».
Мой проводник еще помнил три латинских слова, составлявших девиз этого таинственного содружества: «Agere, non loqui».
«Действовать и молчать» – великолепная идея! Как жаль, что сейчас она вышла из, моды!
Бель-Демонио, красивый молодой человек, похожий на античного бога, погиб страшной и в то же время прекрасной смертью. Он был погребен под потоками лавы, извергавшейся из Везувия. На то место, которое стало его могилой, Бель-Демонио заманил родной отец, Микеле Поцца или Поццо, он же Фра Дьяволо.
– Моя родина всегда славилась знаменитыми бандитами, – гордо заявил проводник, – но лучшие времена – уже в прошлом. Великие Разбойники перебрались на запад и на север. Они унесли с собой сокровища «Дома Богатств»: жемчуга, бриллианты – словом, все, что некогда принадлежало веселым монахам из Обители Спасения. А у нас остались только бедняки да псы.
Неаполитанец все говорил и говорил, вспоминая былую славу своей земли, а солнце тем временем окрашивало развалины античного храма, его капители и колоннады, в смесь золотого и пурпурного...
День уже начинал клониться к вечеру. Еще раз окинув взглядом только что законченную работу, Ренье отложил палитру. Теперь облако, над которым он столько трудился, ожило. А грудь, которую пронзало святотатственное оружие Диомеда, была просто чудом красоты.
– Сударыня, – произнес художник, – последняя часть этой истории не имеет к сюжету известной вам картины ни малейшего отношения. Думаю, вам это будет неинтересно. Я с большим трудом добрался до ближайшего постоялого двора, сразу же рухнул в постель и проспал восемнадцать часов.
Пробудившись, я принялся расспрашивать местных жителей о больших полуразвалившихся постройках, которые находятся между Сартеном и побережьем. Однако все отвечали мне очень уклончиво.
Я потерял все свои вещи, и у меня почти не осталось денег. Ввязаться в историю, не сулившую ничего, кроме неприятностей, мне не позволяло элементарное благоразумие.
Я нанял человека, который отвез меня в Аяччо, откуда я потом перебрался в Италию.
В Риме меня ждали письма Винсента Карпантье и той, с кем я связывал свои надежды на счастье. Из газет моему приемному отцу и Ирен стало известно о кораблекрушении, и они умоляли меня сообщить, все ли со мной в порядке.
Не вдаваясь в подробности, я написал им о том, что произошло. Кстати, то, что я сейчас назвал подробностями, известно только двум людям: господину Карпантье и вам.
Мой отец попросил у меня объяснений в связи с картиной из галереи Биффи. Я сообщил ему все, что недавно услышали и вы.
Как только я приехал в Рим, меня охватило безумное желание заниматься искусством. В то время меня интересовало лишь одно: моя работа.
Но это не значит, что я забыл об истории, приключившейся со мной в Сартене. Напротив, меня удивляло, с каким постоянством мысли мои возвращаются к этому довольно неприятному эпизоду. С течением времени обстоятельства этого происшествия казались мне все более и более странными. Я даже стал сомневаться в истинности моих впечатлений. Я уже не верил самому себе. В самом деле, ведь тогда я страшно устал, мне было очень плохо... «Конечно, нельзя сказать, что это был только сон, – думал я, – но все же многое могло мне просто почудиться».
Я провел в Риме уже четыре года, когда мне случайно удалось увидеть в галерее Биффи картину Разбойника, которая подействовала на меня весьма скверно.
Меня снова начали преследовать воспоминания о той ужасной драме, которая разыгралась грозовой ночью. Только на картине все было наоборот: сын оказался убийцей, а отец или дед – жертвой. Больше всего меня потрясло сходство между двумя мужчинами, изображенными на полотне, и двумя портретами в той комнате, где я наткнулся на старую Гуляку.