Роковое совпадение
Шрифт:
— Ты прав, — отвечаю я Патрику. — Именно поэтому я рассчитываю на тебя. Ты поможешь мне заставить священника во всем признаться.
Я направляюсь с церковь Святой Анны, даже не сразу осознав, куда еду. Останавливаюсь у церкви, выхожу из машины, на цыпочках обхожу здание, чтобы зайти с черного хода. Здесь, примыкая к главному зданию, находится жилище приходского священника. Кроссовки оставляют следы на снегу — тропинку человека-невидимки.
Если я вскарабкаюсь на край водосточной канавы, то смогу заглянуть в окно. Это квартира отца Шишинского, его гостиная. Вон стоит чашка,
4
Американский писатель, работает в жанре технотриллера и описывает альтернативную историю.
Я не знаю, чего жду. Но, стоя здесь, я вспоминаю день до того, как Натаниэль перестал разговаривать, тогда мы последний раз посетили вместе службу. Устраивали прием для двух священников, которые приехали в церковь Святой Анны с визитом. Над накрытыми столами висел плакат, на котором было написано: «Счастливого возвращения домой». Вспоминаю, что в то утро кофе был с привкусом ореха. Съели все присыпанные сахаром пончики, не оставив ничего Натаниэлю, хотя он хотел их попробовать. Помню, я разговаривала с парой, которую не видела уже несколько месяцев, и увидела, как другие дети спускаются за отцом Шишинским послушать очередную сказку.
— Иди и ты, Натаниэль.
Он прятался за мной, цеплялся за ноги. Я слегка подтолкнула его, чтобы он присоединился к остальным.
Я сама подтолкнула его к этому…
Я стою на краю канавы почти час, пока в гостиную не входит священник. Садится на диван, допивает свой чай, читает. Он не знает, что я за ним наблюдаю. Он понятия не имеет, что я также могу тайком вмешаться в его жизнь, как и он в мою.
Как Патрик и обещал, распечатано десять фотографий — каждая размером с бейсбольную карточку, на каждой изображен другой «священник». Калеб внимательно смотрит на одну из карточек.
— Педофилы Сан-Диего, — бормочет он. — Не хватает только статистики.
Мы с Натаниэлем входим в кабинет, держась за руки.
— Смотри, кто здесь! — весело говорю я.
Встает Патрик.
— Привет, Кузнечик. Помнишь наш вчерашний разговор? — Натаниэль кивает. — А сегодня со мной побеседуешь?
Он уже заинтересовался, я чувствую это. Патрик похлопывает по подушке рядом с собой, и Натаниэль тут же взбирается на диван. Мы с Калебом усаживаемся по обе стороны от них в мягких креслах. «Как обыденно мы выглядим», — думаю я.
— Как я и обещал, я принес с собой несколько фотографий. — Патрик достает оставшиеся снимки из папки на кофейном столике, как будто собирается раскладывать пасьянс. Он смотрит на меня, потом на Калеба — молчаливое предупреждение, что сейчас настал его час. — Помнишь, ты говорил, что тебя обидели?
Да.
— И ты сказал, что знаешь, что кто это сделал?
Очередной кивок, только после продолжительного молчания.
— Я хочу
Патрик отлично это сказал — открытое, законное вступление перед опознанием; просьба, которая не станет подводить Натаниэля к мысли, что здесь есть правильный ответ.
Несмотря на то что он все-таки есть.
Мы наблюдаем, как темные, бездонные глаза Натаниэля переходят от одного снимка к другому. Он сунул руки под колени. Ноги его даже до пола не достают.
— Ты понимаешь, Натаниэль, чего я от тебя хочу? — переспрашивает Патрик.
Натаниэль кивает, потом одна его рука выползает из-под колен. Я так хочу, чтобы у него все получилось, так сильно этого хочу, что становится больно: поскорее бы завертелось колесо правосудия! И так же сильно, по той же причине, я хочу, чтобы у сына ничего не вышло.
Его рука по очереди проплывает над каждой карточкой, как стрекоза, зависшая над ручьем. Рука двигается, но не опускается. Пальцы касаются лица Шишинского и двигаются дальше. Взглядом я пытаюсь заставить его вернуться.
— Патрик, — не сдерживаюсь я. — Спроси, он кого-нибудь узнаёт?
Патрик натянуто улыбается. И сквозь зубы произносит:
— Нина, ты же знаешь, что я не могу этого сделать. — Потом поворачивается к Натаниэлю: — Что скажешь, Кузнечик? Ты видишь человека, который тебя обидел?
Палец Натаниэля, покачиваясь, как метроном, ползет по краю фотографии Шишинского. Зависает там, потом двигается к другому снимку. Мы все ждем, пытаясь понять, что он хочет нам сказать. Но он кладет один снимок на другой, пока на столе не образуются две колонки. Он соединяет их по диагонали. Такая медлительность — а оказывается, он всего лишь изображает букву «N».
— Он коснулся снимка. Нужного снимка, — настаиваю я. — Такого опознания достаточно.
— Нет, недостаточно, — Патрик качает головой.
— Натаниэль, попробуй еще раз. — Я протягиваю руку и перемешиваю фотографии. — Покажи кто.
Натаниэль злится, что я испортила его работу, отталкивает карты, и половина оказывается на полу. Потом прячет лицо в коленях и отказывает смотреть на меня.
— Помогла, ничего не скажешь! — бормочет Патрик.
— Не вижу, чтобы ты помогал!
— Натаниэль! — Калеб касается ноги сына. — Ты отлично справился. Не слушай маму.
— Спасибо тебе, Калеб.
— Я не то хотел сказать, и тебе это известно.
Мои щеки пылают.
— Да неужели!
Патрик, который чувствует себя не в своей тарелке, начинает засовывать снимки в конверт.
— Мне кажется, мы должны поговорить об этом в другом месте, — многозначительно говорит Калеб.
Натаниэль зажимает уши руками и зарывается сбоку, между диванными подушками и ногой Патрика.
— Посмотри, до чего ты довел ребенка, — говорю я.
Безумие, воцарившееся в комнате, всех оттенков пламени, оно давит на него, поэтому Натаниэлю приходится съеживаться настолько, чтобы суметь забиться между подушками. В кармане Патрика, с той стороны, где к нему крепко прижимается Натаниэль, лежит что-то твердое. Сами штаны пахнут кленовым сиропом и ноябрем.