Роковой бриллиант дома Романовых
Шрифт:
Бум! раскатисто… глухо, еще раз… Бумм…
Бой кипит под самым Петроградом. Или это доносится из Кронштадта? Теперь, боже мой, в тот самый момент, когда судьба щедро дает ему все, о чем человек может мечтать, теперь, когда он богат и могуществен, теперь, когда его ожидает женщина, прекраснее чем все, что себе может представить его фантазия… Теперь большевики хотят…
Снизу доносится шум автомобиля.
Он рванул ящик письменного стола и стал рыться в нем. Он ищет денег. Чековые книжки, небрежно раскиданные золотые монеты.
Вперед! Он проходит две-три комнаты. Следующая дверь заперта. Он постучал. Тишина. Потом слышится ясный голос, холодный и отталкивающий.
— Что угодно?
Это княгиня. Он чувствует это. Ее голос, кипя, расходится по его жилам. Издали доносится треск ружейных выстрелов. Но все это еще далеко.
"Время еще есть", — думает Петр-Владимир.
— Ольга, открой!
"Я сейчас на сцене, — думает он. — Только мужество… Нельзя показать слабость ни на секунду, если даже и не всякое слово будет верным. Сейчас я играю свою роль, свою лучшую роль. Если я испорчу ее, мне будет поделом, когда меня выгонят на улицу."
Княгиня не ответила. Резким движением Петр-Владимир вышибает дверь.
"Это моя лучшая роль", — думает он. Сквозь щели в спущенные жалюзи проникают лучи света. Моргая глазами, он всматривается в полумрак.
— Владимир, вы смеете, вы еще больше желаете скомпрометировать меня. Я позову камеристку!
Резким движением он закрыл двери. Подошел ко второй двери и закрыл ее на задвижку. Княгиня преследовала его взглядом. Но она не боится его. Наклонив слегка голову, она нахмурила брови и злым взглядом следила за ним.
— Оставь глупости, Владимир!
— Какие там глупости, голубушка! — воскликнул Петр, мысленно все более и более взвинчивая себя, пока в следующий момент не потерял соображения и не начал играть только для самого себя. Княгиня зажгла электричество. Теперь он наконец увидел ее залитую светом, в шелку и красках. Совсем как портрет… Только с душой — страстной, дикой душой, розовым телом и круглыми женственными плечами, которые она покрыла своими атласными руками.
— Нельзя терять времени, голубушка, — быстро повторил он. — Большевики, понимаешь ли ты? Революция! Они отправят Керенского в Сибирь, нет, они повесят этого буржуазного сынка. Они все перевернут, понимаешь ли ты?
Он подошел ближе. Жадно, с алчностью человека, который долго и чрезмерно должен был изнывать вдали от всего хорошего, он впитывает в себя ее красоту. "О, если бы у меня была такая мать, — думает он. — Мать, — нет, сестра, возлюбленная, которая была бы так прекрасна. Я бы натворил нечто невероятное. Я бы сделался новым императором всероссийским".
— С каких пор вы стали большевиком, Владимир? — холодно спросила княгиня, нарушив ход его мысли. Ее глаза наблюдали за ним сбоку. У нее были большие круглые темные голубые глаза. В них отражались неразрешенные загадки. Эти глаза вглядывались, подстерегали. Они были испуганы, изумлены и в них отражалось странное чувство.
"Что это за голос? — подумала княгиня Ольга. — У него какой-то новый голос. Или он снова пьян? Он выглядит так странно".
Уже в течение многих лет она никогда не обращала на него так много внимания, как в этот момент.
— Большевик! — расхохотался он. — Я такой же большевик, как ты царица Савская!
— Как пошло, Владимир! Не хотите ли наконец сделать мне одолжение и удалиться?
— Но разве ты не слышишь? Большевики, голубушка! Ты была неосторожной и болтала. Они хотят отрезать твои золотистые волосы, коснуться своими грязными руками твоего холодного тела, этой шелковой и благоухающей кожи.
Он подошел к ней вплотную. Она видит, как его глаза мечут искры. Охваченная отвращением и в то же время новым чувством, которого она раньше никогда не знала, она одним прыжком выскакивает из кровати и надевает свой пеньюар.
— Вы пьяны, Владимир!
Бумм, бумм! Трах, трах!
Оконные стекла дрожат. Это орудовали кронштадтцы. Княгиня на момент остановилась, как оглушенная. Откуда-то слышится крик, умирающий вдали.
— Что это значит? — спросила Ольга, побледнев.
Грохот орудий, крик, сознание, что, быть может, уже в этот момент озверевшие шайки восставших бегут по улице, чтобы вырвать из его рук эту цветущую женщину и столкнуть его снова на дно жизни, — эти мысли доводят Петра до безумия. Перед ним стоит чудо из чудес. Он бормочет отрывки из легенд. Он бросается на колени перед этой гордо стоящей женщиной, которая с раздувающимися ноздрями смотрит на него сверху вниз, он охвачен опьянением, возбуждающим в ней отвращение, но она чувствует, что это на самом деле так. Руки ее мнимого мужа, у которого для нее всегда имелась наготове только ироническая улыбка и который все время проводил у своих любовниц… эти ласкающие страстные руки хватают за ее колени. Она чувствует дрожь… И вот, быстрым движением он с безумной жаждой обладания срывает с нее янтарного цвета мантилью, и руки Владимира (но это руки бродяги-актера) схватывают ее дрожащее тело, обвиваются вокруг голой женщины, и он с нечеловеческой силой высоко поднимает ее над собой чуть ли не до потолка.
Но он не дооценил эту женщину. Она ускользает из его рук. Она доводит его до неистовства. На лбу его выступают синие жилы, со свистом вырывается дыхание. Но она стоит перед ним недоступная, улыбаясь полуоткрытым ярко-красным ртом и шепчет:
— Одно условие, мой друг, одно только условие…
— Условие? какое только угодно! Ты моя.
— Тогда я твоя.
— Требуй.
— Я боюсь, что ты окажешься трусом!
Глаза Непомнящего горят, как у кошки.
— Я? трус?
Она смеется красным смехом. Все красно кругом. "Даже ее тело красное", — думает Непомнящий. Она отступает на несколько шагов вперед, прижав руки к телу, растопырив ладони. Он следует за ней, пьянея и разгорячась, и вдруг они находятся в другой комнате. Княгиня опирается о высокие часы.
Она быстро отходит в сторону. Змейкой высовывается язык клубничного цвета. Она обращает внимание Непомнящего на стекло часов, на том месте, где обычно качается маятник.
Из-под стекла на него глядит чье-то лицо. Человеческое лицо, мужское лицо. Искаженное страданиями. Он не в состоянии вынести этого взгляда. В этих глазах написаны страх смерти и безумная боль.
Он неподвижно смотрит на княгиню. Как статуя, стоит она рядом с часами. Как белый сон в ночи. Нет силы противиться. Ее рука подает Петру Непомнящему револьвер.
— Стреляй, Владимир, стреляй ему прямо в лицо!
Машинально Петр Непомнящий берет в руку револьвер. Перед его глазами мелькает огонь. Голубые и желтые ракеты взвиваются вокруг бледного тела княгини. Ее лицо манит и смеется, ее глаза отражаются в глазах Петра и, как горячие зубы, впиваются в его душу.
— Стреляй, Владимир!
Он поднимает оружие, как будто в него воплотилась чужая воля, и снова смотрит на ужасающее и искаженное лицо. Глаза человека в клетке маятника теперь неподвижно уставились на него. Они говорят, они зовут, нет, они кричат, эти глаза, они воют, как голодный волк. Он же знает эти глаза. Он подходит ближе, еще ближе… охваченный ужасом, он открывает дверцу, перед ним голый человек, скованный человек с окровавленным телом. Огненные рубцы исполосовали тело этого человека… Он стоит жалкий, скованный и избитый, и сразу ужас потерял свою власть над Петром Непомнящим, его мысли возвращаются к действительности, он вытаскивает затычку из распухшего рта несчастного. Это Дмитрий Тихорецкий.