Роковой перекрёсток
Шрифт:
— Так это и есть Тулуз-Лотрек?
— Собственной персоной, — кивнул Луи Дольбрез. — Называет себя «кофейником с очень уж длинным носиком», пьет не меньше, чем пишет, и глотка у него луженая. Видите вон там трость, он зацепил ее за спинку стула? В набалдашнике спрятана маленькая бутылочка коньяка — как глотнет оттуда, начинает ногами кренделя выписывать. Когда этот недомерок не делает тут наброски с танцовщиц, то отправляется в бордель.
Голос Дольбреза звучал отстраненно, почти безразлично, но видно было, что он едва скрывает неприязнь к художнику. Альсид Бонвуазан негодующе выпрямился:
— Но ведь он гений! Понимаете, гений! Вы видели рекламную афишу, которую он сделал для «Мулен-Руж»? Первая — та, что написал Жюль Шере, — была очень удачной, но эта… В ней больше таланта, чем во многих прославленных шедеврах. Лотрек несколькими штрихами передал атмосферу этого бала, выставив напоказ первобытные инстинкты публики. А его полотна… Говорю вам, он скоро прославится!
— Ну да, малюя Ла Гулю… — пробормотала с завистью Грий д'Эгу.
— А кто сидит с ним? — перебил ее Виктор.
— Очкарик с бородкой — композитор Эрик Сатье, та еще язва, — сказал Луи Дольбрез. — Он на улице Корто живет, мы с ним пересекаемся в «Ша-Нуар». А вон тот долговязый тощий тип — кузен Тулуз-Лотрека, тоже аристократ, его зовут Габриэль Тапье де Селейран. Субъект напротив в мятой шляпе — карикатурист Анри Сомм. Он написал песенку, которую часто поют в «Ша-Нуар»: «Когда у лестницы ступенек нет…». А женщина… Ее я что-то не припомню…
К ним подошел Биби Лапюре [30] и попытался всучить какое-то старье, явно найденное на помойке, утверждая, что оно досталась ему от Верлена, но Виктор не обратил на него внимания — он не сводил глаз с рыжеволосой дамы в скромной, украшенной розой шляпке, которая сидела за столиком Лотрека. Это была Таша. Она смеялась, сжимая запястье художника, а тот что-то рисовал карандашом на уголке скатерти. Эдокси проследила за взглядом Виктора, лукаво улыбнулась и прошептала ему на ухо:
30
Биби Лапюре — личность, популярная в Латинском квартале в 1890-е годы. Самоучка, владел разными кустарными промыслами, был на побегушках у Верлена. После смерти поэта в 1896 г. Биби Лапюре немало заработал, опубликовав свои воспоминания.
— Лотрек обожает рыженьких. Что ж, на вкус и цвет… Например, я, в отличие от большинства женщин, абсолютно равнодушна к блондинам. Мне гораздо больше нравятся брюнеты, есть в них что-то такое… Эй, вы меня слышите?
Виктор покраснел, отвел взгляд от соседнего столика и сделал вид, что его больше всего на свете интересует содержимое собственного бокала.
— Разрешите пригласить вас на вальс? — Какой-то толстый лысый господин склонился перед Грий д'Эгу.
— Нет! — ответила та. — От тебя несет петрушкой!
— Господа, нам пора переодеваться к канкану. Как-никак надо напялить двенадцать метров кружев. Кстати, можете нам в этом помочь, — сказала Эдокси, кидая выразительный взгляд на Виктора. — Увидимся у меня, Луи.
Дольбрез кивнул. Когда женщины ушли, Альсид Бонвуазан вскочил, пробормотал что-то насчет интервью с писателем Жаном Лорреном и откланялся.
— Все нас покинули, — сказал Виктору Луи Дольбрез. — Так что там с этим вашим Гастоном Молина? Все еще хотите его разыскать?
— Да я и сам уже не знаю.
— Вот кто может вам помочь… — Дольбрез подозвал человека с огромным бантом на шее, который нес уставленный пивными кружками поднос. — Добрый вечер, Бизар, принеси нам счет, пожалуйста. Знакомьтесь, мсье Легри — книготорговец. Виктор, это здешний метрдотель. Мсье Бизар, мы хотели бы выловить рыбку по имени Гастон Молина.
— Да он уже неделю не является на работу. С меня хватит, он уволен.
— А где он живет?
— Откуда мне знать? Он то с одной гуляет, то с другой.
— Спасибо, Бизар, сдачи не надо.
Метрдотель спрятал в карман крупную купюру и направился к столику Лотрека, где снова зазвучал смех.
— Пьет, не просыхая, а туда же, корчит из себя художника, — пробурчал Дольбрез. — Послушайте, старина, я дружен с Жозеттой, если хотите, могу вас познакомить.
— Очень любезно с вашей стороны.
Виктору не терпелось сбежать от гнусавого голоса Лотрека. Неприязнь, которую испытывал к этому субъекту Дольбрез, объединила их. Они пошли к выходу из зала, лавируя между кружащимися в вальсе парами.
— Вы нигде не встретите более разношерстного общества: князь де Саган, граф де Ларошфуко, герцог Эли де Талейран танцуют рядом с завсегдатаями «Мирлитона» [31] и девками, которые снимают клиентов на площади Бланш. Биржевые игроки влюбляются в хорошеньких белошвеек, англичане и русские клянутся друг другу в вечной дружбе, а приличные дамы встречаются с сомнительными личностями. По замыслу Зидлера, «Мулен-Руж» — это не кафе, не кабаре и не дом терпимости, но каждый найдет здесь то, что хочет.
31
Кабаре, основанное в 1885 г. бывшим певцом «Ша-Нуар» Аристидом Брюаном.
— Средоточие дурного вкуса, — заметил Виктор.
А публика между тем покатывалась со смеху, глядя на сцену, где в сиянии прожекторов стоял маленький человечек в красном пиджаке, с коротко остриженными волосами и усами, как у Вильгельма II. Афиша представляла его так:
Бурное веселье зрителей вызывали неприличные звуки, которые тот издавал задом. Кто-то даже забрался на сцену, чтобы лично проверить, что в недрах черных бархатных брюк артиста не кроется никаких потайных устройств. Виктор с отвращением отвернулся.
— Если верить Зидлеру, в каждом человеке дремлет свинья, — сказал Дольбрез.
Несмотря на сырую погоду, в саду было полно народу. Все вышли подышать свежим воздухом. Ослики безропотно возили представителей высшего общества по аллеям, ярко освещенным газом и электричеством. Здесь же располагались карусели, тир, летний кафешантан, над которым возвышалась гигантская фигура слона, отделанная «под мрамор», которую привезли сюда после Всемирной выставки 1889 года. Заплатив всего двадцать су, можно было полюбоваться на чувственный псевдо-восточный танец.