Роковой перекрёсток
Шрифт:
— Поставьте поднос и приготовьте мне ванну. Да не забудьте насыпать в воду лавандовую соль. И перестаньте шмыгать носом, у вас что, носового платка нет?
Мариетта явила на свет огромный клетчатый платок и с трубным звуком высморкалась.
— Просто стихийное бедствие какое-то! — Ноэми страдальчески возвела глаза под потолок. — Подождите…
Мариетта остановилась и обернулась.
— У вас есть поклонник?
— Да, мадам, его зовут Мартиаль, он подручный пекаря. По воскресеньям дарит мне сдобную булочку. Когда мы поженимся, наши дети каждый день будут есть хлеб.
Ноэми оглядела некрасивую физиономию своей горничной, ее сальные волосы и подумала, что жизнь устроена несправедливо.
Мариетта вышла, но минут через пять снова вбежала в будуар.
— Мадам! К вам посетитель.
— Нет, только не сегодня! — воскликнула Ноэми, переодеваясь в домашнее платье. — Как он выглядит: молодой или старый?
— Не знаю, мадам, в прихожей темно. Он сказал, будто близко знаком с вами, вот его карточка.
Ноэми мельком взглянула на кусочек картона и рухнула на стул, будто у нее подкосились ноги.
— Вам плохо, мадам?
— Нет, все в порядке… Проводите этого господина в гостиную.
— А как же ванна?
— Идите к себе, я сама справлюсь. Ну же, пошевеливайтесь!
Руки у Ноэми дрожали так сильно, что она не смогла даже прическу поправить. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Она, пошатываясь, прошла в гостиную. Перед камином спиной к ней стоял мужчина и смотрел на огонь. Услышав звук открывающейся двери, он обернулся.
— Ты!.. — тяжело дыша, проговорила она.
— Добрый вечер, мадам де Сен-Меслен! Очень рад вновь видеть вас, нам ведь есть о чем вспомнить, не так ли? Как вам мои алые розы? По лицу вижу, что понравились.
Он говорил медленно и монотонно. Ноэми ухватилась о дверной косяк. Он широко улыбнулся.
— Вам лучше присесть, у меня есть новости о вашей дочери Элизе. И боюсь, весьма печальные…
Глава седьмая
17 ноября, вторник
Он бродил по пустынным улицам, пока не успокоился достаточно, чтобы обдумать события вчерашнего вечера.
Когда он звонил в дверь Ноэми Жерфлер, его била нервная дрожь, и он даже начал опасаться, что ему не хватит решимости довести дело до конца. Но к тому моменту, как она вошла в гостиную, ему удалось взять себя в руки. Она его сразу узнала. А вот он ее… Неужели за какие-то пять лет черты лица могли так сильно измениться, а фигура — настолько расплыться? Перед ним стояла совершенно незнакомая женщина. Он вспомнил времена, когда любил ее до безумия (тогда ее звали Леонтиной Фуршон), вспомнил золотистое сияние ее волос, наивное, почти детское лицо и жадное до любви тело. Время не излечило боль, причиненную коварным обманом, и он ощутил ее с новой силой. В глазах у него потемнело. Настало время расплаты.
Он предложил ей сесть и стал во всех подробностях рассказывать о последних минутах жизни Элизы, с наслаждением наблюдая, как она с каждым его словом меняется в лице. Она ничего не сказала и даже не заплакала. Потрясение лишило ее дара речи. Она резко вскочила, приложила руку к сердцу и рухнула как подкошенная. В нем что-то дрогнуло при виде распростертой на ковре женщины, которую он, как теперь оказалось, почти не знал. Он отомстил, но это не принесло ему радости, — лишь страшную усталость. Опустившись рядом с ней на колени, он быстро, пока она не очнулась, накинул ей на шею удавку. Когда он поднялся, ее ноги судорожно дрогнули. Он немного постоял, бездумно глядя на нее. К нему постепенно, капля за каплей, возвращалось желание жить. Привычным жестом он оборвал лепестки роз, положил рядом с недвижным телом красную туфельку и записку и вышел.
Бродя по пустынным улицам, он думал о том, что жизнь — это сплошные перемены. С рассвета до сумерек в Париже царит оживление, а по ночам он превращается в город-призрак. Так и с людьми. Сейчас мостовые этого города топтал уже не тот наивный юноша, что шесть лет назад поддался на сладкие обещания.
«Да не дергайся ты, — твердила она, — я все просчитала. Доверься мне, и все будет хорошо: мы уедем вдвоем, только ты и я, и до конца своих дней будем жить на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая».
Она постоянно, день за днем, неделя за неделей, возвращалась к этому разговору, и в конце концов он согласился. К тому же, по ее замыслу, ему почти ничего не надо было делать. Природа наделила ее богатым воображением и недюжинным актерским талантом. Талантом, на который — чего уж кривить душой — купился и он сам. Перед глазами у него стояло каждое слово ее прощального письма:
…И не вздумай мне мстить. Ты меня знаешь: я и мухи не обижу, но если ты меня выдашь, я под присягой покажу, что это ты все придумал и, угрожая похитить мою дочь, заставил меня помогать тебе. Иди ты к черту со своей дешевой сентиментальностью! И держи язык за зубами, не то…
Его сердце было разбито. Она не просто сбежала, прихватив все деньги, она посмеялась над его чувствами. Осознание того, что она никогда его не любила, отравляло ему душу. Как-то раз он напился и напал на полицейского. В тюрьме было достаточно времени, чтобы в деталях обдумать план мести. Говорят, что месть — это блюдо, которое подают холодным. Ему хотелось придать этому блюду остроты.
Он брел, куда глаза глядят, пока вдруг не обнаружил, что ноги сами принесли его домой.
В нетопленой спальне было сыро. Он сел у единственного окна и бездумно уставился на клочья тумана, запутавшиеся в голых ветках каштанов. Так и просидел до рассвета. В голове мелькали обрывки каких-то мыслей. Чтобы довести план до конца, потребуется безукоризненная выдержка. Жребий брошен. Спать он так и не ложился.
…Виктор страшно устал и мечтал завалиться в кровать. «Или пойти к Таша?» — мелькнула у него игривая мысль, когда он переходил бульвар.
Что это что там еще за столпотворение у пассажа «Панорама»?
Юный подручный булочника с формой для пирогов в руках пытался протиснуться в первые ряды зевак.
— Что там? Кого-то сбили? — спросил Виктор.
— Убили, — прошептал мальчишка.
Виктор подошел к полицейскому и представился журналистом.
— Задушена женщина, — сказал тот, нервно теребя усы. — Тело утром обнаружила служанка. Но вас опередили — ваши собратья по перу уже там. Как они об этом пронюхали? Будто и не люди вовсе, а свора собак.