Роковые письмена
Шрифт:
– Музыка бывает разная. Есть и такая, которой заслушиваются даже змеи. Но, на самом деле, здесь просто так арифметикой не обойдешься, но в сущности все арифметически просто, как Египетская пирамида. Все дело в симметрии. Волны и пирамиды с этой точки зрения совершенно одинаковы. Просто волны - это нечто неизменно повторяющееся во времени, а пирамида, или другая симметричная фигура, в пространстве.
Андрей взглянул на Катерину и заметил, что она стала понемногу умирать от его теории. Но остановится никак не мог:
– Вот, посмотри, - достал из кармана
– Ой, дай посмотрю, - обрадовалась Катерина.
– У меня была такая же.
– Если повернуть пятиконечную звезду на одну пятую полного поворота то ничего не изменится, получается таже волна.
– Ну да, не изменится, смотри, Ленин тут упал на бок. Андрей перевернул звездочку тыльной стороной.
– Вот смотри, - он крутанул золотистую пентаграмму, все таже туристическая красота, она почти животная, и поэтому легко доступна.
Как компьютерная музыка или музыка восточных гуру, или те же мантры.
И рифма в стихах, или всякие литературные красоты... вот те уж точно пугают отточенными фразами. А есть совсем другая красота, вернее единственная и настоящая. Она берет не числом, а добротой, она человеческая, она, быть может, совсем неказистая, ее мало кто видит, но для тебя это самое прекрасное, потому что красиво не то, что вечно, а то что делает тебя вечным, хотя бы и в душе. У нас дома самым роскошным был светлый лакированный буфет из обычной сосны. А еще был старый треснувший табурет, на который я становился, чтобы достать из буфета фотографию отца. Мне кажется, прекраснее того табурета ничего в мире нет.
– Но прекрасные голубые горы, они ведь для какого-нибудь Тибетского пастуха что твой табурет.
– Для пастуха - да, он их очеловечил своей жизнью, своими детством, своими предками, он видит вовсе не то, что видим мы, равнинные жители.
И так же с буддизмом, для европейца это туристический восторг, уход от мира, а для японца это как мой старый табурет.
– Но если бы табурет был из красного дерева, неужели он был хуже?
– Не был, -ответил Андрей, - потому что порода тут не причем.
Катерина как-то слишком понимающе улыбнулась, а потом сказала:
– Но ты-то полюбил меня за породу.
Андрей остановился.
– Ты зачем меня позвала?
– На твою любовь хотела еще разок посмотреть. Ведь любить умеют очень немногие, да и то любят от ума или из жадности. А твоя любовь совсем редкая, она у тебя одна на всю жизнь, и второй раз уж так никогда не полюбишь и получается - истратилось твое сердце на мерзкую тварь.
– Перестань, - попросил Андрей.
– Ладно, ты и не веришь, ты и тогда не верил, и сейчас не веришь, Катерина горько усмехнулась.
– Погляди, что творится в округе?
Андрюша? Эх, не знаешь ты ничего... Ну да погоди жалеть меня, может я тоже свое слово еще не сказала.
– Я знаю, что не сказала, - просто подтвердил Андрей.
– Умка, Умка, дай прижмусь, погреюсь, у сердца доброго...
– Она обняла его, а тот так и стоял с опущенными руками.
– Отвези меня обратно, - попросил Андрей.
28
В
Правда, на улицах было пустынно, но уж очень неуютно. Тем не менее, этот человек был точно с тем самым лицом.
– Чего ж они ждут от меня? Помешательства, припадков или, по крайней мере, горячки?
– Он прислушался к себе. Нет и следа. Наоборот, он здоров как никогда. Даже насморк и грипп, которые всегда настигали его осенью, теперь и не предвиделись. Нет, немного кружилась голова, особенно вначале, когда рычаги были приведены в действие, но это уж скорее головокружение от успехов. Да и верил ли он в успех, т.е. в полный и стопроцентный? Нет, конечно!
Ведь и там, в электричке, было всего шесть к восьми. И вот получилось же! Следовательно, это мой мир, и моя Пустота. Слышь, Умка? Это наша с тобой Пустота. Он прислушался к себе, будто пытаясь проверить - нет ли чего постороннего, нет ли какой зацепочки, или бороздки? Нет, все чисто и никаких причин, только злой холодный ветер шумит в ушах. Они думают, - Он обвел рукой вокруг, - Это есть главный результат, ха, главный результат, Умка, состоит в том, чтобы не было причин. Я один, абсолютно один, и ничего страшного не происходит! Не в этом ли величие замысла Вселенной?
За спиной из подворотни выскочила группа подростков. Весело матерясь, компания "для сугреву" гнала впереди себя пустую пластмассовую бутылку. Завидев ночного пешехода, братва приумолкла и перешла на другую сторону улицы. Передний, высокий парнишка, напоминавший перевернутый испанский восклицательный знак, поправил черные очки и его братки сделали тоже самое.
– Неужто сам?
– удивился прыщавый парнишка, пряча, как монах, в нейлоновый капюшон шишковатую голову.
– Бубнит чего-то.
– Умри, - тихо буркнул высокий, - За... тебя в таракана, будешь потом мантры петь, как тот пес.
– Да ну, он же нас из такой ж... в люди вывел, зачем ему...
– Да умри, я сказал, пусть пройдет.
– еще раз шепнул высокий, и, вдруг переменился и стал говорить громко, - Впрочем, как ты, говоришь, Гурджиев называл эти танцы?
– Поиском собственного Я или, проще говоря, сущности человека. ответил прыщавый.
– Зачем искать эту самую сущность, если вот он я?
– Ты это не ты, это, примерно как у Юнга, с бессознательной памятью прошлого, только, наоборот.