Роль, заметная на экране
Шрифт:
Все пять платьев оказались одного и того же фасона, с глухим стоячим воротником, длинными рукавами и широкой пышной юбкой. Два были даже совершенно одинакового карминно-красного цвета.
— Эти, кажется, совсем одинаковые? — удивилась я, надев одно из них.
— Одно должен разорвать на вас бай. Помните, по сценарию? — повернула ко мне крупную голову на тонкой шее Мая-художница.
— Воротник-то двойной! — забеспокоилась я.
— Ничего, мы предварительно разрежем его ножницами, — улыбнулась Мая.
Она навешала на меня килограмма полтора серебряных
— Можно позвать всех, — сказала Лена, удовлетворенно окидывая меня взглядом. — А Рая пусть пока выберет туфли.
Мая подвела меня к полке, набитой розовыми, аккуратно уложенными парами туфель. Блестящие новым атласом, они кажутся зрителям совершенно одинаковыми. Я взяла ближайшую пару и надела одну туфлю. Узкий, жесткий нос клещами сдавил мою обостренно чувствительную ногу. Сбросив туфлю, я пошевелила сразу онемевшими пальцами, стала растирать. Потом взялась за другую пару туфель. Эти были широковаты. У третьих нос был слишком мягок. Я уже знала: через час-другой работы туфли станут чересчур свободны, затруднят движения, даже могут привести к несчастному случаю. Примерила еще две пары. Нет, видно, как всегда, придется взять не очень подходящие, кое-где ушить, кое-где размять. Это уже наша каждодневная работа, потому что туфли быстро изнашиваются, хотя удобной паре мы стараемся продлить жизнь собственноручной починкой.
Я выбирала и примеряла туфли, пока меня не позвали.
На нижней палубе мне был устроен общий осмотр. Я спускалась в трюм, переодевалась и появлялась снизу, как Петрушка в кукольном театре.
Обсуждали не только костюмы.
— Мы категорически настаиваем на перемене цвета волос, — сказал толстый Валя, с важностью выпячивая свои младенчески пухлые губы. — Она будет на экране как в парике при таких светлых глазах…
Опять обсуждались мои злосчастные глаза, о которых я вчера услышала совсем другое. На Вадима я побоялась взглянуть. Он тоже не подавал признаков жизни, сидя позади всех, но в моих ушах все еще звучали его слова, и я равнодушно слушала Валю.
— Раюша, — виновато сказал Евгений Данилович, — как видите, согласно банальной поговорке «Искусство требует жертв», надо сделать ваши волосы чуточку светлее. Ну как? Ведь потом отрастут…
— Что же делать, — ответила я, ведь для меня роль была важнее оттенка волос. — Раз надо, значит, надо.
— Не чуточку, а как следует! — строго уточнил Валя. — И брови, и ресницы тоже…
Я охнула, представив себе, каким стану уродом, и умоляюще взглянула на Анну Николаевну, хотя понимала, что не следует подчеркивать нашу дружбу. Но, несмотря на наши условия, она вступилась за меня:
— А почему же другим наклеивают двойную порцию черных ресниц? «Главному камышу», например… Получается: что для других подчеркивается, у героини надо уничтожить?
— У других не такие глазищи на мордочке величиной с кулачок! — отпарировал на этот раз курчавый Вася, сверля меня своим колючим взглядом. — При нашей чувствительной пленке она будет похожа на лягушку. Одни глаза и будут видны на лице…
Операторы недовольно осматривали меня и, к моему ужасу, одержали победу.
— Ладно, чуть-чуть подсветлите, — согласился Евгений Данилович. — Но ресницы трогать запрещаю. Что вы, в самом деле, без глаз хотите девочку оставить!..
Вадим не сказал ни слова, и я, не глядя на него, спустилась в трюм снимать костюм и украшения.
Я спохватилась, что опять не сумела поговорить с Анной Николаевной, только тогда, когда увидела, как все они пошли к «козлику», стоявшему у самой воды.
Бегом по пружинящим сходням я бросилась за ними.
— Подождите! Возьмите меня!
Удивление на всех лицах было неописуемое.
— Что это тебе пришло в голову? — спросила Анна Николаевна. — Мы едем не на прогулку, а выбирать место для дальнейшей съемки.
Я и сама понимала неуместность своей просьбы, но во время поездки была возможность поговорить вдали от зорких глаз артистов.
— Анна Николаевна, мне это необходимо, — постаралась как можно значительнее сказать я.
— Лучше вам действительно остаться поработать с нашей героиней, — предложил Евгений Данилович. — Зачем вам напрасно колесить по берегу? Потом, когда мы выберем место, вы посмотрите фон, на котором будут сниматься танцы. А площадку все равно построят так, как на эскизе.
— Евгений Данилович, миленький, вы же знаете, как дорога мне работа в кино! Я всю жизнь мечтала заменить все эти кабриоли и фуэте настоящими чувствами, выразительными позами… Мне сейчас просто необходимо знать и видеть всё!..
— Это прекрасно. Я рад, что вы вникаете во все наше производство, но главное-то в балете — танцы. Рае надо…
— С Раей мы успеем, — перебила она его.
Но я тоже не сдавалась и тянула свое:
— Очень прошу, возьмите меня…
— Что за выдумки! — рассердилась она. — Вот чудачка!
— Идите, Раюша. Садитесь, — сказал Евгений Данилович. — Все равно мне тоже с вами надо побеседовать.
Лучшее место в «козлике», рядом с шофером, предоставили Анне Николаевне. Остальные сели друг против друга на двух продольных скамейках. Шофер Иван Дмитриевич кратко спросил:
— Все?
И «козлик» поскакал по дороге. Он так прыгал на камнях и выбоинах, что честно оправдывал свое прозвище. В пути никакого разговора не получилось. Только Евгений Данилович начинал какую-нибудь фразу, как толчок непроизвольно закрывал ему рот, и мы все смеялись, рискуя откусить язык. Я держалась за скамейку обеими руками.
— Ваня, слушай! — взмолился пухлощекий Валя. — Нельзя ли вернуться и найти поровнее дорогу?
Иван Дмитриевич слегка повернул голову.
— Т-танкисты знают т-только слово «вперед». Н-на-зад н-ни шагу… — слегка заикаясь, сказал он весело и, кажется, прибавил газу.
Нас швыряло еще с полчаса, и высокий Евгений Данилович не раз стукался головой о натянутый сверху брезент.
— Н-ну вот, — остановив «козлика», сказал Иван Дмитриевич. — Я пп-ро эт-то место д-д-думал…
Мы вышли перед холмом, заросшим молодым лесом, у подножия которого темной зеленью блестел мрачный пруд.