Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки
Шрифт:
Никогда в жизни я не пользовался корыстно этим своим чрезвычайно странным свойством. И поверьте, мне ни капли не лестно, а, наоборот, до сих пор весьма не по себе от этого самого сомнительного таланта. Мне совершенно не нужен этот Дар, ведь почти всегда он в тягость….
Вы только попытайтесь представить: я выслушиваю чудовищно плохие стихи от человека, от которого подобной дряни ну никак не ожидал. Он не глуп и совсем не бездарен, правда, в несколько других областях бытия, а вот тут такой постыдный для нас обоих прокол. Как мне реагировать на эти адские вирши? Вам легко советовать быть
И вот я, как какой-то злобный тролль, завладев доверием очередного несчастного, выслушиваю то, чем потом мог бы легко манипулировать и даже просто убить. О, сколько же я познал таких вот «стихов», от стольких поэтов-просветителей, поэтов-романтиков, поэтов-святых!
Да что стихи… Мне известны такие вещи интимной жизнедеятельности многих моих знакомых, без которых я прожил бы ну совершенно тишайше и спокойненько, а теперь вынужден с содроганием вспоминать все эти эротические фильмы ужасов.
Но тут необходимо всё же отметить и светлую сторону этого странного явления. Дело в том, что очень часто совершенно незнакомые, но такие милейшие персонажи поверяют мне истории своих порой невероятных жизней и судеб, что на помятой моей душе потом так неземно спокойно, трогательно и по-доброму весело.
Вот, буквально сегодня, сидючи терпеливым пауком в своём виниловом магазинчике, я познакомился с потрясающей тётушкой из Бразилии, где много-много… Да сами знаете! Нет, серьёзно, загорелая, с фарфоровыми белоснежными зубами, подтянутая, с лёгким изумительным акцентом, «лет сорока девяти на вид», если выразиться галантно.
Она изящно вошла и испросила ностальгической советской музыки и нестареющего французского шансону. И между делом, то есть параллельно с её неистребимым временем «меломанством» и моей нехитрой коммерцией, рассказала мне о том, что вот уже сорок лет живет в далекой Бразилии, в городе с романтическим флёром Сан-Паулу.
В том самом тревожном «шестьдесят восьмом» она ещё в призрачном СССР познакомилась со своим красавцем «Доном Педро», что гостил и учился у нас по «научно-культурной» линии ЮНЕСКО, и в уже в «семидесятом» красиво переехала к нему «на фазенду».
А ещё она мило доложила, что никаких претензий к советской власти не имеет, что нехарактерно, согласитесь, для наших утомительных «страдальцев-эмигрантов». Что выпустили её совершенно запросто, как в сказке, и даже старенькая ёе мама гостила в стране карнавалов аж шесть раз по полгода.
И потом как-то одновременно легко и страшно сообщила, что шесть месяцев назад у неё умер муж… «Мне так удивительно» – говорила она как-то странно, даже не печально, а совершенно опустошённо – без сомнения, это была её огромная и светлая любовь, – «Что я ставлю теперь свечки за упокой мамы, папы и… за мужа». Он стремительно умер в самолете от неожиданного инфаркта, никогда серьёзно не болев, на семьдесят втором году жизни, вот так…
«А я вот не боюсь стареть» – продолжала щебетать моя новая очаровательная знакомая, – «Здесь в нынешней России по людям сразу видно, как это их пугает, а мне вот шестьдесят шесть (!), и старюсь я абсолютно легко и спокойно».
Она два раза рассеянно снимала деньги с карты, напротив в шумном ГУМЕ, и легонько упорхнула, унося в местном нелепом «фирменном» пакете заливистого нашего Полада Бюль-Бюль Оглы и почему-то сентиментального «ихнего» Фаусто Папетти. И ещё, я так на это надеюсь, моё искренне сочувствие… Я ведь, каюсь, еле сдерживал непрошенные слёзы, когда заворожённо слушал её, а вы ещё говорите, что я – старый ворчливый циник. Жизнь, рассказанная за пять минут, что может быть прекрасней…
Ну чего, пока что по этой щекотливой теме всё. Но ведь тяжкие испытания Даром Доверия не могут не продолжаться – и вот уже кто-то снова таинственно входит ко мне в мой Маленький Магазинчик Ужасов…
Не поднесут…
Моя милая бабушка никогда особо не нажимала на алкоголь. Что само по себе, наверное, и нормально, и даже гармонично, поскольку таким образом поддерживался хрупкий баланс в противовес обоим моим убеждённо пьющим дедулям. Разве что так, могла влёгкую выпить полстаканчика древнего египетского напитка, а проще говоря, пивка, и то, если мы её иногда угощали.
Сразу же после приёма внутрь «культового и прославленного» она несколько картинно ужасалась волшебной силе опьянения: «Ой-ой-ой, какое пьяное, сразу в голову вступило!». Она была уже очень-очень старенькая, выпивала крайне редко, а поэтому и вправду быстро хмелела от такой ничтожной дозы. И каждый раз трогательно изумлялась, как сильно и скоро лукавый хмель оказывал своё сказочное действие.
А мы все, её разношёрстные дети и внуки, пряча хитрые улыбки, переглядывались, ожидая сакральной фразы. И действительно, обязательно и неизменно она, лучшая бабушка на свете, приговаривала чуть позже: «Дед ваш мне всегда говорил – пей, Александра Николавна, помру, никто тебе не поднесёт…». Господи, как же грустно всё это… Но мы ей всегда подносили, видит Бог!
Валюшка
А ведь это же было! Было, когда я, уже сильно великовозрастный, шустро бегал по магазину, что на улице Тверской, эдаким удалым продавцом. Такое вот моё изрядно припозднившееся «студенчество» – ведь общался я там с чокнутыми ребятами и девчатами намного младше себя, и мне безумно это нравилось. Я и сам становился лет на десять моложе, и то, что я до преклонных лет имею весьма инфантильную внешность, заслуга и этих славных дней, и шального «молодняка», который я так любил.
Как-то, по обыкновению, я пытался слиться с местным музыкальным антуражем, дабы нудные покупатели не донимали молодящегося философа-невидимку. И увидел, как ко мне приближается блаженный малый с причёской аля «Курт Кобейн» и огромными голубыми глазищами. Это был Валька. Мой будущий закадычный кореш и «старпёр на вырост».
Был он наш, дремучий советский меломан, хоть и по годам совершенно не из нашего «поколенья злых». Кто перед ним, он тоже просёк моментально, и вековая дружба завязалась в одну секунду.