Роман с автоматом
Шрифт:
Утром того дня, когда папа должен был приехать, мать освободила мою комнату, сказала, что там будет жить папин друг с дочкой, а я буду спать у них. Я молча согласился, убрал все свои игрушки в коробку и унес в спальню родителей. Пришедшему Саше я сказал, что мне некогда, я жду папу с его телевизионным другом, уселся на кухне на табуретку и стал ждать. Я представлял себе, как толстый терапевт будет пыхтеть, протискиваясь в нашу дверь.
Звонок прогремел в самый разгар жаркого дня, в то время, когда мы с Сашей обычно занимались швырянием камней в песок. Мама, выстукивая по полу острыми каблуками, понеслась открывать, и я побежал следом. За открывающейся дверью сначала
Мама показывала дяде Тихону мою комнату, ванную, потом накрывала на стол, а он громко и весело трубил ей что-то о Москве и московских знакомых.
– С ума посходили все! – Он сердито щелкал кнопкой, и картинка на экране большого старого телевизора в испуге захлопывалась. – Не могу больше проклятый ящик смотреть! Какая-то Октябрьская революция, да и только! Коля Михайлов, знаешь его? Честнейший человек, отличный хирург, мы с ним вместе учились. И чего? Ушел с работы, продал, говорят, машину с квартирой и начал заниматься какими-то бумагами. Все потому, что ему какой-то шептун нашептал, что, мол, идут новые времена, и кто был ничем…
– Тишенька, ну как же, – возражала мать, поджимая губу и делая большие глаза, – скоро будут новые возможности, новое время, и весь мир… Ах, не знаю, весь мир нас давно обогнал, хотя нам всегда говорили другое! Люди раскрываются, ищут себя, находят себя!
– Ерунда! Чихал я на весь мир! Как работал, так и буду работать – мое дело всегда в цене! Мужика недавно привезли, с ножом в глазу, по пьяни кто-то вогнал. И ничего – вышел от меня как новый, видит обоими глазами, только зрение немного ухудшилось. Но я его старательно ковырял, чуть ли ни весь день зенки ему конопатил…
– Иди мой руки! – толкала меня мама в плечо, когда я садился за стол. – Тиша, ты же доктор, расскажи моему любезному чаду, что надо мыть руки перед едой, всегда-всегда, чтобы не набраться бактерий!
– Нечего все время руки мыть! – ревел дядя Тихон. – Кожа портится, у вас еще и вода дрянная, а организм и не то вынесет, что ему руки грязные…
– Тиша, ты варвар, совсем древний варвар! – Мама укоризненно качала головой, я с воодушевлением налегал на суп.
Мы ели, папа загадочно подмигивал маме и говорил, что «дело тронулось» и «бумаги приняты». Дядя Тихон призывал послать все бумаги
– Я вам фильмец привез! Костя дал по дружбе. Настоящее кино, не то что дешевка эта по телевизору.
– Тиша, ты золото! – вскрикивала мать. – Я так люблю кино, настоящее кино, а у нас тут глушь, провинция…
Вика, так звали девочку, молча ела, я иногда украдкой посматривал на нее, а она ловила мой взгляд и строила недовольные рожи.
Потом мы смотрели фильм в комнате – я глядел на движущиеся картинки, почти не понимал сюжета, но не скучал, радуясь тому, что смотрю настоящий взрослый фильм и меня не гонят.
На экране женщина с короткой стрижкой сидела за столиком в кафе, потом к ней подсаживался мужчина в костюме, они о чем-то долго разговаривали, женщина пила вино маленькими глотками, держа бокал немного на отлете, потом они чокались, бокалы смешно звякали, а их лица оказывались справа и слева картинки, симметрично. Чокаясь, они одновременно приоткрывали губы, так, будто хотели передать что-то невидимое изо рта женщины в рот мужчины, или наоборот.
Я начинал дремать, когда мужчина выходил из кафе в туман и садился в красивую черную машину, и просыпался, когда он и женщина целовались, открывая рты, как рыбы, пытающиеся съесть друг друга.
– Дети, идите поиграйте, вам, наверное, неинтересно! – торопливо говорила мать, а дядя Тихон гудел негромко, вполсилы:
– Ира, не суетись, дети сами знают, что им интересно, а что нет.
В фильме стреляли два раза: один раз мужчина в лыжной шапочке и кожаной куртке, из автомата, и другой – женщина с короткой стрижкой, из маленького пистолетика.
После фильма был чай с тортом, принесенным матерью из кондитерской; все лениво сидели за столом, и кажется, было больше не о чем разговаривать.
– Тиша, тебе, может, показать фотографии? – спрашивала мать, покачивая босножкой на пальце венистой ноги. – Мы ведь были в Ленинграде, а там красиво, так красиво…
– Валяй! – махал рукой дядя Тихон. – Эх, бросил курить, и все вроде ничего, да только как разленюсь, разнежусь – хочется подымить немного. Я ведь вот так просто на диване уже черт знает сколько не сидел.
Мать пришла в комнату с большим пакетом, в который кое-как были свалены фотографии.
Потом она сидела и передавала фотографии дяде Тихону. Он быстро кидал взгляд на изображения и сразу же передавал Вике. Вика складывала из фотографий аккуратные стопочки.
– Вот, это я здесь, около дома. Не очень получилась, правда? А вот тут о-о-очень удачный кадр! Кто-то сказал, я здесь похожа на французскую актрису! А тут, о-о-о, это прелесть, дерево, древнее, и толстое-толстое, прикоснешься – прямо ощущаешь, какая там энергия, как будто дышит…
Вика длинными безразличными пальцами складывала фотографии, уже совсем на них не глядя.
– Ну, а это Ленинград. Мы там праздновали Новый год. Вот, это я с подружкой. Ти-и-иша, ну что ты такой угрюмый? Вот некоторые, когда эту фотографию видят, говорят, что эта подружка могла бы быть моей матерью. А это филармония, слушали «Ночь на Лысой горе».
Дядя Тихон вдруг задержал фотографию в пальцах и даже как будто наморщил лоб, во что-то вглядываясь. Потом передал дальше, но серьезность на его лице осталась.
– Дворцовая, – продолжала мать, – вот дом наших друзей, а вот мы празднуем Новый год…
Дядя Тихон вновь задержал фотографию, потом поднес ближе к глазам, потом приподнял свои огромные очки, показав нам маленькие, удивленные внезапной свободой глазки под кустами сдвинутых бровей.
– Ира! – сказал он наконец моей матери. – У тебя есть еще его фотографии? Того же времени?