Роман с пивом
Шрифт:
Хеннинен уселся на прежнее место на краю скамейки, его компаньон по добыче пива примостился рядом, что потребовало от него определенной ловкости, так как в объятиях он сжимал три пивные кружки. Как только все наконец расселись, обнаружилось вдруг, что на одной стороне стола почему-то оказалось четыре человека, тогда как на другой стороне всего только двое, и тот факт, что Жира по какой-то причине боялся сидящей с ним рядом Густав, как чужого дядьки, а потому изо всех сил прижимался к Маршалу, вряд ли мог облегчить то чувство сырой стесненности, что появилось в результате неравномерного распределения
— Может, нам как-то расставить приоритеты, что ли, — сказал Маршал. — Ну я не знаю, как это точно называется, но я подумал, точнее, я заметил, что нас здесь на этой стороне четверо, тогда как вас там как бы, значит, двое.
— Надо же, — сказал Хеннинен, отхлебнул пива, а потом так смачно отрыгнул, что по силе звукового влияния это было сравнимо разве что с известием о начале войны, но по смысловой наполненности было, конечно, не более чем пустым звуком, который в данном случае был пустым только относительно, потому что в тот момент в горле Хеннинена все еще бурлило только что выпитое пиво.
— Ну и рык, — сказала Лаура и стала прислушиваться, как грохочет в ответ грозовое небо. — Но мы, кажется, о чем-то говорили, — вспомнила вдруг она.
— Нет, это я просто подумал, — сказал Маршал.
— Вслух, — мрачно заметил Жира.
— Я могу пересесть, — сказала Лаура и тут же пересела на другую сторону стола, так что на этой стороне остались только Жира, Маршал и Густав.
Теперь на обеих сторонах было по три человека, все были довольны и с переменным успехом демонстрировали это удовольствие на лицах.
— Как благородно с твоей стороны… ну, это пересаживание, — сказал наконец Жира.
— Я тоже так думаю, — ответила Лаура.
Как только с пересаживанием на некоторое время вроде как закончили, наступил момент, когда каждый стал кумекать как бы о своем, и только тут стало заметно, что этот хрен-знает-как-его-там принес девчонкам не пива, а сидра, и, вероятно, именно потому так ловко справился со всеми препятствиями, что кружки были всего по ноль три. Смочив ради приличия рот, Жира, повинуясь внезапно нахлынувшему на него чувству долга, стал делать из мухи слона и спросил у них что-то типа, как прошел день, на что они ответили коротко и ясно, Густав сказала «нах», Лаура же, по всей видимости, решила несколько смягчить экспрессивность оценки и сказала «жопа», после чего последовала непременная и обязательная для данных случаев использования подобной лексики почтительная тишина, во время которой Маршал успел подумать, что надо было, вероятно, спросить что-то другое, и затем, набравшись невероятной по всем параметрам смелости, спросил, чего это они, Густав и та другая девочка, так рванули тогда днем из парка.
Сидящая рядом Густав повернула голову и, приблизив лицо на опасно близкое расстояние, сказала, что смывались от полиции, и посмотрела после этого так пристально, что могло сложиться впечатление, будто она хотела добавить что-то вроде: неужели ты, добрый человек, до сих пор этого не понял?
— A-а, — сказал Маршал. — Я, наверное, немного торможу.
— Кстати, — закричала Лаура оттуда, с другой стороны стола, и показала на сидящего рядом парня. — Это Эрно.
— Привет, — сказал Маршал и, собрав все свои силы, пожал ему руку, думая
— Привет, — сказал Жира.
— Пливет, Эйно, — сказал Хеннинен. Его язык метался по нёбу в поисках места, где он мог бы произвести на свет нормальную «эр». — Можно, я не буду жать тебе руку? У вас у молодежи теперь такие странные рукопожатия, что я всегда начинаю чувствовать себя старым и никому не нужным вторсырьем.
— Понимаю, — сказал Эрно.
— То есть я хотел сказать, что не имел в виду ничего плохого.
— Все в порядке, — сказал Эрно. На лице у него застыло странное выражение отчаянной застенчивости, словно он все время с помощью какого-то невероятно опасного для жизни механизма сдерживал бушующий внутри него смех.
— А я, надо сказать, вообще не понимаю этих рукопожатий, — тут же прокукарекал Жира чуть взволнованным фальцетом, из чего складывалось впечатление, что он либо пытается сойти за подростка, либо, что из всех предложенных версий было наиболее вероятным, старается не дать этому чертову Эрно, имя которого вопреки всем законам склероза почему-то не выходило из головы, так вот, старается не дать этому Эрно разразиться ужасным скандалопровоцирующим хохотом, ибо Хеннинен находился в том самом состоянии, когда любая мало-мальская причина могла разбудить в нем зверя.
— Что ты этим имел в виду? — не понял Хеннинен.
— Ну, я имел в виду, что хотел сказать, что вообще никогда не понимал этих рукопожатий, ну то есть я это уже и сказал. И в общем, все это к тому, что весь смысл рукопожатия должен как бы сводиться к тому, что тем самым люди показывают, что они друг другу не враги, раз уж они пожимают друг другу руки, но, на мой взгляд, происходит обратное — рукопожатие разъединяет людей, оно словно замораживает вся и всех. Когда я был маленький, я думал, что руки надо пожимать только тем, с кем не хочешь в будущем иметь никаких близких отношений.
— Ты, стало быть, из тех, кто предпочитает сразу же бросаться на шею, — сделал вывод Маршал.
— Какой интересный ракурс, — сказала Лаура, поглядев сквозь стакан сначала на Маршала, а потом на Жиру. Глаза у нее уже явно косили, рот расплывался в широченной улыбке, а все это вместе составляло такую безумно офигительную архитектонику, что просто нет слов. Только сейчас вдруг стал заметно, какая воистину благолепная щербинка пролегла между ее передними зубами, в ее изящной форме видна была рука всевышнего мастера, ради нее хотелось тут же мгновенно умереть или еще что-нибудь в этом роде.
— Ну то есть, в общем, я хотел как бы, типа того самого, чтобы, значит, — затараторил Жира напряженно-дрожащим голосом, но вовремя понял необходимость прервать сию нарастающе раздражающую последовательность, а потому быстро и полюбовно закруглился: — Никто не хочет сыгрануть в кости?
— Дождь, похоже, уже на исходе, — сказал Хеннинен так скорбно и печально, что можно было подумать, он сам уже изошел на нет, доведя себя до степени крайней перманентной запаренности.