Роман
Шрифт:
Известную охотничью поговорку “Стрелять легче, когда в ягдташе тяжелее” он понимал буквально, и поэтому, как правило, после первой убитой птицы стрелять ему становилось и впрямь как-то легче – в осанке, в движениях, в выборе цели и в самой стрельбе появлялась вдруг та самая свобода, позволявшая стрелять почти без промаха.
Вложив в пахнущие пороховой гарью стволы две латунные гильзы, снаряжённые день назад пристрастными руками Антона Петровича, Роман захлопнул замки. Вскоре показался вальдшнеп. Роман сбил его первым
Охота была в полном разгаре.
То тут, то там гремели выстрелы стоящих в засаде охотников, эхо подхватывалось, неслось в рощу, а там раскатистые звуки повторялись на разные лады. Пороховой дым стелился по траве, зависая на тронутых вечерней росой кустах. Солнце зашло, спустились сумерки. В это время стремительно налетающие вальдшнепы казались Роману потусторонними существами, призраками, со странными похрипываниями скользящими над землёй. В этих негромких “хор, хор” было что-то завораживающе-колдовское, несущее в себе непостижимый тайный смысл и равнодушие ко всему земному.
Стоя возле трёх осинок, Роман следил за полётом птиц и стрелял только по близлетящим. Иногда на него с цвирканьем налетали мечущиеся вальдшнепы, мгновение назад попавшие под чей-то неточный выстрел; таких он всегда пропускал.
Сумерки быстро густели. Небо потемнело, на нём проступили звёзды, кусты и деревья слиплись в тёмнозелёные формы, от них веяло прохладой. Несмотря на непрекращающийся пролёт вальдшнепов, выстрелы звучали всё реже. Постояв ещё некоторое время и пропустив без выстрела трёх птиц, мелькнувших тёмно-серыми молниями, Роман повесил ружьё на плечо.
Тут же в наступившей тишине трижды прозвучал утиный манок Антона Петровича, своим пронзительным дребезжащим кряканьем возвестивший об окончании охоты.
XII
Костёр, разложенный Акимом посередине Лысой поляны, ярко горел. Вокруг него, расположившись на подостланном сене, неторопливо, по-походному ужинали пятеро охотников. Сам же Аким, выпив водки и закусив подогретой на костре курятиной, спал в телеге, стоявшей неподалёку. Стреноженная лошадь паслась в стороне возле берёз.
Кругом было темно и тихо; лишь где-то на краю Маминой рощи в молодом овсе покрикивал козодой. – С полем, друзья! – проговорил своим поставленным голосом Антон Петрович, поднимая серебряную походную стопку.
Все подняли такие же стопки и, вразнобой бормоча: “С полем”, выпили.
– Эх, славно! – крякнул от удовольствия Красновский, поспешно закусывая солёным огурцом.
Антон Петрович, напротив, не торопясь с закуской, отёр губы платком, положил стопку на разостланную подле него скатерть.
На этой видавшей виды походной самобранке Воспенниковых были разложены яства, собранные охотникам в дорогу заботливой Лидией Константиновной: возле фляжки с водкою лежали солёные огурцы в марле, мочёные яблоки, варёные яйца, лепёшки, хлеб, ветчина и то, что осталось от полдюжины жареных цыплят.
Перевёрнутая корзина служила опорой для прислонённых к ней ружей. Рядом с ружьями лежали пустые патронташи и ягдташи с дичью, распределённой изменчивым охотничьим счастьем далеко не поровну: Роман убил пять вальдшнепов, Красновский – четыре, Антон Петрович и Николай Иванович – по два и, наконец, Клюгин – ни одного.
Выпив водки, Роман с аппетитом ел, бросая цыплячьи косточки в костёр и наблюдая, как они, потрескивая, горят. Он был доволен своим охотничьим выходом после столь долгого перерыва, доволен компанией, костром и тихой тёплой ночью. От водки на душе было тепло и весело. Первое время разговор шёл об охоте. Антон Петрович с подробностями и выразительными жестами рассказал, как он сбил четырёх вальдшнепов, из которых нашёл только двух; Красновский поведал о замечательном бое своего ружья, способного, по его убеждению, поразить вальдшнепа за сто шагов; Николай Иванович поделился наблюдениями о направлении и частоте пролётов вальдшнепов, а заодно рассказал про одну из разновидностей птиц колибри, внешностью чрезвычайно похожую на вальдшнепа, но величиной со шмеля.
Только один Клюгин ничего не рассказывал, а лишь молча пил и ел, бросая в костёр недоеденные куски.
Наконец Антон Петрович спросил его:
– Андрей Викторович, вам, стало быть, не очень повезло?
– Не очень, – неохотно ответил Клюгин, катая меж ладоней варёное яйцо.
– Что ж, бывает, – заметил Антон Петрович.
– У меня так всегда бывает, – усмехнулся Клюгин, счищая скорлупу с яйца и кидая в огонь. – Пустое это занятие – по птицам палить, скажу я вам. Зря пошёл…
– Почему же пустое? – откликнулся Красновский. – Просто вам не подфортунило, вот и всё. А занятие ох как не пустое.
Не споря, Клюгин открыл свой большой рот и, вложив в него яйцо, принялся жевать.
Доев цыплёнка и отерев губы салфеткой, Роман спросил:
– Андрей Викторович, у вас ружьё какой марки?
С трудом проглотив яйцо, Клюгин мотнул головой:
– Понятия не имею…
– Позвольте взглянуть?
– Сделайте одолжение.
Роман приподнялся, подошёл к корзине, отыскал ружьё фельдшера и, вернувшись с ним, сел к костру.
Все, за исключением Клюгина, повернулись к Роману и принялись разглядывать. То, что держал в своих руках Роман, вряд ли с первого взгляда можно было назвать ружьём, скорее это напоминало какую-то железно-деревянную дубину непонятного назначения. Роман рассматривал ржавые стволы с отбитой на конце планкой, странно большое цевьё, притянутое к стволам двумя жестяными полосами, забитые грязью замки с погнутыми курками, два коротких обрубка вместо спусковых крючков, узкую засаленную деревяшку вместо ложи.