Роман
Шрифт:
Роман встал, зажав локоть. Перед ним лежал мёртвый волк – большой матёрый зверь. Пасть его была приоткрыта, помутневшие глаза смотрели в сторону. На волчьих голове и шее виднелись кровавые следы.
“Неужели я убил его? – подумал Роман, разглядывая зверя. – Я, вот этими руками? Убил волка, которого ни разу раньше близко не видел?”
– Я убил волка, – произнёс он, усмехнувшись. – Я убил волка!
Смех быстро вошёл в него, и Роман засмеялся, качая головой. Всё случившееся показалось ему каким-то детским сном, наваждением. Он смеялся, раскачиваясь над неподвижным волком, кровь
Посмеявшись, Роман вспомнил, что он в лесу, что он совсем недавно собирал грибы, слышал, как аукаются родственники. Кузовок он бросил у берёзовой развилки, шляпу потерял, когда бежал за волком.
“Пойду к Акиму, – решил он, поддерживая начавшую побаливать руку, – он домой отвезёт… Или нет, прямо к Клюгину, тот перевяжет. А может, пойти дядю найти? Но где? Они ведь часа два ещё проходят… чёрт возьми, рука ныть начинает”.
Оттянув тяжёлый, пачкающий кровью рукав, он стал осматривать пораненный локоть.
“Да. Как он зацепил глубоко. Я и не почувствовал вначале ничего… Надо перевязать, чтоб кровь не шла…”
Опустившись на колени, он выпростал из брюк низ своей голландской рубашки, оторвал две не очень ровные полосы и перетянул локоть. Тонкая льняная материя сразу пропиталась кровью.
“Какой всё-таки неповторимый цвет, – улыбнулся Роман, – и мы его носим в себе, всё это в нас плещется, как в бочонке”.
Бочонок напомнил о воде. Роман облизал сухие губы: пить хотелось сильно.
“У Акима в телеге бочонок с квасом. Пойду к нему. К Гнилой канаве. Это тут рядом… А вдруг он ещё не поехал туда и стоит себе под дубом? Мне тогда его ждать придётся… Но хотя подожду, ничего страшного. Главное – там вода есть. Можно напиться”.
Он встал с колен, осмотрелся и, сориентировавшись по солнцу, гревшему уже не по-утреннему тепло, двинулся влево.
“А волка я найду потом, – думал он, запоминая место, – вот ещё прогалина, вон поваленная берёза. Найдём потом с Акимом, все умрут от удивления… ”
Рука болела и продолжала сочиться кровью. Пурпурные капли выступали на повязке и, успевая сверкнуть на солнце, падали вниз, на траву, на брюки, на сапоги.
Роман шёл, поддерживая руку, стараясь не замечать боль. Залитый солнцем берёзовый лес расступался перед ним величественно и неторопливо. Наверху перекликались птицы, кузнечики ожили в траве на прогалинах. Всё было радостно, светло, зелено, как будто ничего не произошло. “Вот ведь как красиво, – устало улыбался Роман, стараясь не сбавлять хода. – Только что я дрался со зверем, дрался насмерть, и мы оба рычали, стремясь скорее убить друг друга. А эти берёзы спокойно стояли, и ничто бы в них не дрогнуло, если б победил зверь, а не я. Нет, мы навсегда одни, одни на этом свете, и неоткуда ждать помощи. Господь оставил нас, когда мы отвергли райскую жизнь, и теперь мы в одиночестве. Лес, звери, трава – всё против нас, против человека. Эта трава, эти берёзы. Господи, я же убил волка! А зачем я бросился на него? А, да, он так отвратительно жрал лосёнка, так мерзко. Но какое мне дело? Они же одно целое – лес, волк, лосёнок, у них своя жизнь, зачем же я вмешался? Но это было так мерзко, что я, даже не раздумывая, бросился, и всё. Будто он ел ребёнка. Нет, я не жалею, что убил его. Я бы потом себе никогда не простил”.
Берёзовый лес тем временем стал молодеть и потерял чистоту, смешиваясь с осинником, ольховником, зарослями можжевельника. Вскоре Роман пересёк неширокую, но длинную прогалину и вступил в довольно частое подлесье, состоящее преимущественно из осинника.
Это взбодрило его.
“Так, подлесье. За ним Желудёвая падь, а там и Гнилая канава. Дойти бы скорей, пить хочу невероятно… ”
И вправду, пить хотелось сильней и сильней. Сильней стала болеть и рука, словно в ней открылась ещё одна рана. Роман ускорил шаг. Молодой осинник обступил его, земля была влажной, неровной, невысокая трава срасталась в пучки, то тут, то там мелькали поросшие мхом кочки.
“Лес, лес. Всюду лес, – машинально думал Роман, прижимая к животу ноющую руку. – Какой он разный. Только что кругом были берёзы, а теперь молодое подлесье. А там, за ним, – дубняк Желудёвой пади, а потом – старый, милый сердцу лес. Слава Богу, что я могу видеть всё это. И так вот идти, идти, идти… Я ранен. Ничего, будет о чём вспомнить. Воображаю, сколько будет рассказано… Запомнить, запомнить всё до мелочей, до деталей. Так, я иду по подлесью, вот кочки, вон ольха, вот мои брюки… Господи, все закапаны кровью… Кровь сочится, надо идти быстрее”.
Он ещё ускорил шаг.
Перелесье тянулось долго, хотя ему всегда казалось, что от края березняка до дубняка минут пятнадцать ходу. Осинник молодел, срастаясь в густые заросли, стали чаще попадаться разросшиеся кусты ракитника, волчьего лыка и калины. Роман обходил чащобы, чувствуя, как с каждым шагом размягчается, порастает мхом земля. Теперь кочки были на каждом шагу, и приходилось перешагивать через них.
“Где же дубняк? – беспокойно думал Роман, оглядываясь по сторонам. – Не может быть подлесье таким широким. Бывало, его проскочишь за миг. Может, я вышел северней, а там оно шире? Странно”.
Он шёл, широко шагая, хрустя набившимся между кочками валежником, обходя заросли кустов, а подлесье всё не кончалось.
Беспокойство стало овладевать им. Впереди маячили всё те же острова кустистой зелени разных оттенков, они наплывали, обступали, открывались новые острова, наплывали и они, и так продолжалось бесконечно.
– Куда же я зашёл? – бормотал Роман, прибавляя ходу. – Где же Желудёвая падь?
Но Желудёвая падь не показывалась. Он прошёл подлесьем ещё некоторое время и остановился. Явно он шёл не туда, и явно, что это было не подлесье. Роман посмотрел на солнце.
Оно было сзади слева.
“Всё правильно, я иду на север. Там дубняк, там и Гнилая канава. Я не могу идти иначе. Что значит этот вечный молодняк, откуда в подлесье эти кусты и кочки?”
Он глянул направо и радостно вскрикнул. Там, над кронами молодняка, виднелся верх большого леса.
“Слава Богу!” – облегченно произнёс Роман и заспешил туда. Продираясь сквозь кусты и шагая через кочки, он чуть не бежал, забыв про боль, про жажду. В его воображении стоял Аким, поспешно достающий из телеги бочонок с квасом и наливающий полный стакан пенящегося игристого напитка.