Роман
Шрифт:
Улыбаясь, Роман кивал. Сегодняшнее утро словно приоткрыло перед ним новую неведомую дверь, за которой начинался чудный, переливающийся радугами мир. Он ещё не видел этого мира, но уже мог почувствовать его пьянящую прелесть, от которой у него так сладко замирало сердце.
“Я будто заново родился этим утром, – думал он, не слыша тётушкиных причитаний, – она словно разбудила меня. Хотя нет – разбудило солнце, а она вошла следом. Как это было прелестно – видеть её, говорить с ней. Она вон там стояла, говорила со мной. Как она смутилась от моего взгляда! А эти руки,
А тётушка, между тем раскрыв внесённый Саввой чемодан, достала бельё и летний костюм Романа, стала раскладывать на кровати. Антон Петрович с пустым чемоданом спустился вниз, тётушка хотела было помочь Роману переменить нательную рубашку, но он наотрез отказался, и она вышла тоже.
Облачившись в светлые брюки и кремовую рубашку с сиреневым бантом, Роман повесил левую руку на приготовлённую тётей перевязь и хотел уже спуститься вниз за всеми, но взгляд его случайно остановился на одной вещице, стоящей сверху на этажерке. Это была небольшая фарфоровая статуэтка лесной богини Дианы, сделанная, по-видимому, в Мейсене. Маленькая богиня с очаровательной головкой и белыми ланитами, полуприкрытыми розовой накидкой, мгновение назад выпустила стрелу из золотого лука и теперь, замерев, следила за её полётом.
Кончиком пальца Роман провёл по маленькой руке, сжимающей лук. Рука была хрупкой, тоненькой, но и в то же время сильной, уверенной.
“Хрупкое может быть сильным, – безотчётно подумал Роман, – и это по-настоящему красиво”.
Повернувшись, он окинул взглядом деревянную комнату, словно благодаря её за всё то новое, что вошло в него здесь сегодня. Внизу за окном слышались голоса. Один из них принадлежал Татьяне.
“Ещё вчера я бы не выделил этого голоса, – радостно подумал Роман, – а сегодня я слышу его отдельно от всех других”.
Он прошёл в дверь и по винтовой лестнице стал спускаться вниз.
Спустившись, он прошёл по коридору и вышел на крыльцо. Перед ним стояла старая дядина коляска, запряжённая Костромой, с Саввой на козлах, который, завидя Романа, привстал и, кивая плешивой головой, запричитал:
– Здравия желаем, Роман Лексеич, здравия желаем, многоспасительный наш!
– Здравствуй, Савва, – кивнул Роман старику, ища глазами среди суетящихся у коляски родственников Татьяну.
Но её там не было.
Роман оглянулся и вздрогнул – она стояла рядом с ним, за обвитым плющом столбиком крыльца, и смотрела на него.
– Вы… – произнёс Роман и замер, не в силах оторваться от её глаз.
– Я про лестницу забыла предупредить вас, – сказала Татьяна, отводя глаза, – очень крута, а вы ещё слабы.
– Я уже спустился, благодарю вас, – автоматически ответил Роман, поражаясь красоте её рук, нервно и в то же время неторопливо перебирающих листья плюща.
– Поправляйтесь, – произнесла она, не глядя на него. В её фигуре чувствовалось беспокойство, полуоткрытые губы были прелестны.
– Спасибо вам, – произнёс Роман и добавил с внутренним трепетом: – Татьяна Александровна.
Звук собственного имени странно подействовал на Татьяну, это словно успокоило её. Слегка улыбнувшись, она посмотрела Роману в глаза и проговорила:
– Не за что благодарить.
И снова знакомая алая волна затопила грудь Романа по самое горло, не давая вздохнуть. По всей видимости, лицо его в этот момент тоже изменилось, отразившись тут же, как в зеркале, в Татьянином лице. И по её взволнованным губам и отведённым глазам он понял, что с ним творится. Ему стало неловко.
– Рома, мы уже готовы. – Тётушка подошла к ним и трижды поцеловала Таню в покрасневшее лицо, повторяя: – Спасибо вам, голубушка, спасибо, ангел вы мой!
Роман зачарованно смотрел, как Татьяна безвольно, с налётом грустного отстранения подставляет лицо под тётушкины губы.
– Спасибо, душа моя! – подошёл Антон Петрович и в свою очередь расцеловал прелестные Танины руки. – Жду вас с папенькой на мой день рождения. Не забудьте!
– Как же забыть… – улыбнулась Таня.
Роман чувствовал, что никакие силы не способны оторвать его от общения с этим существом. Превозмогая себя, он неловко поклонился и пошёл к коляске, медленно переставляя одеревеневшие, словно не свои ноги.
Забравшись, он сел на кожаный пуф спиной к Савве, в то время как Воспенниковы не торопясь разместились напротив.
– Прощайте, голубушка Татьяна Александровна! – крикнула Лидия Константиновна, махая рукой Татьяне, так и стоящей у обвитого плющом столбика крыльца.
Антон Петрович приподнял с головы белую фетровую шляпу и летним зонтиком тётушки слегка толкнул Савву в плечо. Старик, засмотревшийся на пасущуюся неподалёку стреноженную кобылу лесничего, хлестнул кнутиком Кострому, и коляска резво покатилась.
Полуобернувшись, Роман ничего не видел, кроме стройной фигуры в сером платье. Коляска катилась, дядюшка и тётушка что-то говорили ему, а он всё смотрел и смотрел на уменьшающуюся Таню, неподвижную, словно фарфоровая статуэтка. Но вдруг статуэтка ожила и медленно пошла влево от крыльца.
– Ромушка, как твоя рука, скажи мне правду, – умоляюще склонилась к нему Лидия Константиновна.
Между тем дорога резко вильнула в лес, и Таня пропала за густой, яркой стеной зелени.
Роман повернул лицо к чете своих родственников, и, пожалуй, впервые за все времена они вдруг показались ему скучными.
– Что же ты молчишь? – Тётушкина рука коснулась его плеча.
– Что? – вопросительно посмотрел на неё Роман.
– Я спрашиваю, как твоя рука?
– Прекрасно, – усмехнулся он. – Теперь всё прекрасно.
– Как прекрасно? Наверняка ведь болит. Ты придерживай её другой рукой…
– А что же ты, братец, на свой трофей не посмотрел? – спросил Антон Петрович, расстёгивая ворот своей косоворотки. – Он же на дворе у них распятый висел, сходил бы!
– Что? Кто распятый? – бормотал Роман, бесцельно обшаривая глазами лес.