Романовы
Шрифт:
Консервативный Михаил Фёдорович делал первые шаги на пути модернизации. Опыт Смуты показал, что дворянское ополчение и стрельцы по своим боевым качествам уступали войскам соседних государств. К тому же к реформам в армии подталкивала начавшаяся в Западной Европе «военная революция»: в практику военных действий вошли массовое применение артиллерии и ручного огнестрельного оружия — мушкетов и пистолетов, вместо средневековых рыцарских вассальных отрядов и ополчений появились постоянные регулярные армии. Необходимость снабжать их едой, фуражом, ночлегом, одеждой, оружием, амуницией, транспортом потребовала столь же радикальных изменений в финансировании, комплектовании,
Поэтому при Михаиле с 1630 года началось формирование полков «иноземного строя». За границу был отправлен полковник русской службы шотландец Александр Лесли — нанимать пять тысяч «охочих людей пеших». Но наёмники обходились дорого и при невыплате жалованья могли перейти к противнику. В дальнейшем на службу в Россию приглашали только офицеров с патентами и рекомендациями.
«Свадебное дело»
В глазах западных политиков Московское царство оставалось полуварварской окраиной цивилизованного мира. Нового московского царя европейские короли признали, но равным себе не считали, и претензии московитов в брачной дипломатии считались неуместными.
В этом смысле для Михаила как государя и отца стала трагичной попытка выдать старшую дочь Ирину замуж за датского королевича. Московские послы в 1642 году попросили короля Христиана IV отпустить в Москву его сына, графа Шлезвиг-Голштинского Вальдемара. Тот уже побывал в Москве с посольством и оставил наилучшее впечатление: «волосом рус, ростом не мал, собою тонок, глаза серые, хорош, пригож лицом, здоров и разумен, умеет по-латыни, по-французски, по-итальянски, знает немецкий верхний язык, искусен в воинском деле» — одним словом, принц!
Но когда московские дипломаты заявили королю о необходимости перехода жениха в православие, то получили недвусмысленный отказ. Михаил Фёдорович, однако, от своего матримониального плана не отказался и прислал в Копенгаген ловкого и обходительного немца-купца Петра Марселиса. Посланец пообещал, что принуждения в вере принцу не будет; царскому зятю будут предоставлены обширные владения — суздальские и ярославские земли, почётное место при дворе и приданое на 300 тысяч рублей. Царский представитель подписал соответствующие обязательства, и в январе 1644 года Валь-демар прибыл в Москву, где был встречен с почётом: по свидетельству одного из его спутников, сам государь явился к будущему зятю с визитом, «обнимал его, очень ласкал, часто повторял, что лишился одного сына и на место его возьмёт в сыновья его графскую милость».
Уже через несколько дней патриарх Иосиф почтительно попросил гостя «верою соединиться». Королевич возмутился, стал ссылаться на договор и проситься домой, но получил ответ, что его не принуждают, а лишь уговаривают стать православным — в договоре же не написано, «чтоб нам вас к соеди-ненью в вере не призывать». Сам Михаил Фёдорович объяснял Вальдемару: «Не соединяясь со мною верою, в присвоеньи быть и законным браком с моей дочерью сочетаться тебе нельзя, потому что у нас муж с женою в разной вере быть не может... Отпустить же тебя назад
Обе стороны по-своему были правы. Пережившее страшное потрясение Смуты русское общество с болезненным недоверием относилось ко всем иноверцам, а особенно к тем, кто мог оказаться рядом с троном. Да и как можно было отдать русскую царевну пусть даже и пригожему «лютору»? А просвещённый протестант-королевич не мог понять, отчего его вера «неполна», и перекрещиваться категорически отказывался — он же не турок и не еврей, да и как можно по-варварски требовать от благородного человека отречения от своей веры?
Начались долгие и бесплодные прения о вере: Вальдемара убеждали в том, что только православное крещение «в три погружения» в купели есть истинное. Он же настаивал на «отпуске», но в результате у его резиденции увеличили стражу, одновременно продолжая уговоры. По датскому свидетельству, бояре говорили королевичу, что семнадцатилетняя Ирина чудо как хороша; если же жених полагает, что царевна, «подобно другим женщинам», любит выпить, то пусть не беспокоится — она барышня рассудительная и «во всю свою жизнь не больше одного раза была выпивши».
В конце концов горячий принц не выдержал прессинга и попытался бежать, тем более что в это время на его родину вторглись шведские войска и отец-король во главе флота героически сражался с агрессором. Но беглецов поймали у Тверских ворот Белого города, и принц едва вырвался из рук стрельцов. Проходил месяц за месяцем почётного заточения. Царь то делал упрямому датчанину выговоры («за такую его любовь и ласку отплатил таким непригожим делом»), то устраивал в его честь охоту, медвежью травлю и прочие развлечения.
В сентябре на очередном пиру Михаил Фёдорович и «Вал-демар Хрестьянусович» после многократно поднятых чаш расчувствовались — обнимались, целовались и обменялись шапками; сам государь потчевал чарками водки свиту дорогого гостя! Но и застольное «братство» не помогло. На трезвую голову принц согласился носить русскую одежду, соблюдать посты и даже иметь православных детей — но сам был готов окреститься только в собственной крови! На помощь пришёл его отец: через польского «брата»-короля и молдавского воеводу спросил константинопольского патриарха Парфения, обязательно ли сыну перекрещиваться. Вышло только хуже: собранный патриархом Синод заявил, что с лютеранами только так и нужно поступать...
В ноябре 1644 года послы Христиана IV потребовали, чтобы царь или исполнил заключённый Марселисом договор, или отпустил принца с честью. Царь был поставлен перед нелегким выбором, но уронить своё достоинство не мог. Он лично объявил Вальдемару, что тому без перекрещения жениться на царевне Ирине нельзя, но и отпустить его в Данию тоже невозможно, поскольку король сам отдал принца царю «в сыновья». Королевич-заложник держался мужественно и ответил письменно: «Бьём челом, чтоб ваше царское величество долее нас не задерживали: мы самовластного государя сын, и наши люди все вольные люди, а не холопи; ваше царское величество никак не скажете, что вам нас и наших людей, как холопей, можно силою задержать. Если же ваше царское величество имеете такую неподобную мысль, то мы говорим свободно и прямо, что легко от этого произойти несчастию, и тогда вашему царскому величеству какая будет честь предо всею вселенною?» Вальдемар заявил, что в случае дальнейшего насильственного удерживания «мы будем стараться сами получить себе свободу, хотя бы пришлось при этом и живот свой положить».