Романовы
Шрифт:
За два года он нейтрализовал соперников — генерал-прокурора Ягужинского и фельдмаршала Миниха. С 1732 года иностранные дипломаты стали регулярно посещать обер-камергера. В ходе неформальных встреч Бирон выдвигал инициативы, сообщал о ещё не объявленных официально решениях, разъяснял точку зрения правительства. Дипломаты убедились: подарки и посулы не могли изменить его мнения, когда оно касалось главных задач российской внешней политики; так, французы тщетно старались подкупить Бирона миллионом пистолей за отказ от союза России с Австрией. Столь же безуспешно закончились попытки английского кабинета «отговорить» Бирона от войны с Турцией.
Ту
«Доклады» императрице и ведение корреспонденции требовали понимания внутренней и внешнеполитической ситуации, кадровые назначения — способности разбираться в людях; прошения и «доношения» — умения вести политическую интригу. Для многих государственных деятелей той поры фаворит являлся «скорым помощником», говоря современным языком — влиятельным лоббистом, который был в состоянии получить царскую санкцию и одним словом запустить механизм исполнения «полезных дел», чтобы нужные решения не «залежались» в очередной канцелярии.
Кроме того, необходимо было быть любезным с друзьями и противниками, вовремя замечать перемену настроения государыни, развлекать её приятными сюрпризами, подчиняться её распорядку дня, склонностям и даже капризам день за днём в течение многих лет — и всё это время находиться «на прицеле» у придворного общества, среди интриг и «подкопов». Бирон хорошо понимал, «как крайне необходимо осторожно обращаться с великими милостями великих особ, чтобы не воспоследствовало злополучной перемены»: для этого нужно всегда находиться «в службе её величества» и соблюдать «единственно и исключительно интерес её императорского величества». Этот «интерес» он защищал и в качестве герцога Курляндского, которым стал в 1737 году благодаря усилиям императрицы и русской дипломатии. Сама же Анна обеспечивала баланс сил в правящем кругу. Бирон мог критиковать вице-канцлера Остермана, но дипломаты знали: в области внешней политики «все дела проходят через руки Остермана», который «много превосходит обер-камергера опытом и... умеет ошеломить его своим анализом положений».
Нет оснований подозревать Бирона в неискренности, когда он рассказывал о своей «работе» на следствии в 1741 году: «Он в воскресные дни в церковь Божию всегда не хаживал, и то не по его воле, понеже всякому известно, что ему от её императорского величества блаженные памяти никуды отлучиться было невозможно, и во всю свою бытность в России ни к кому не езжал, а хотя когда куда гулять выезжал, и в том прежде у её императорского величества принуждён был отпрашиваться, и без докладу никогда не дерзал».
Фавориту
том докучать, чтоб она клистир себе ставить допустила, к чему её склонить едва было возможно».
Тем не менее он сумел дать некрасивой, одинокой, бездетной женщине ощущение собственного дома и семьи. Как свидетельствуют записки очевидца, «не бывало дружнее четы, приемлющей взаимно в увеселении и скорби совершенное участие, чем императрица с герцогом Курляндским. Оба почти никогда не могли во внешнем виде своём притворствовать. Если герцог явился с пасмурным лицом, то императрица в то же мгновение встревоженный принимала вид. Если тот был весел, то на лице монархини явное отражалось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, тот из глаз и встречи монархини тотчас мог приметить чувствительную перемену».
У императрицы и фаворита сходились и характеры, и вкусы. Оба они любили нехитрые развлечения шутов, буженину, токайское (в меру), карты, танцы. Бирон, как известно, был страстным лошадником и наездником и проводил почти каждое утро в своей конюшне либо в манеже. «Поскольку же императрица не могла сносить его отсутствия, то не только часто к нему туда приходила, но также возымела желание обучаться верховой езде, в чём наконец и успела настолько, что могла по-дамски с одной стороны на лошади сидеть и летом по саду в Петергофе проезжаться». Видимо, именно в подарок Анне Бироном был заказан драгоценный «конский убор, украшенный изумрудами», хранившийся некогда в Эрмитаже и проданный в начале 1930-х годов за рубеж всего за 15 тысяч рублей.
Царствование Анны Иоанновны вошло в учебники как время бироновщины — засилья иностранцев, грабивших богатства страны и жестоко преследовавших всех недовольных. Однако доля чужеземцев среди высших чиновников и военных не увеличилась, а их жалованье было уменьшено и сравнялось с получаемым русскими сослуживцами. Составленный в 1740 году «Список о судьях и членах и прокурорах в колеги-ях, канцеляриях, конторах и протчих местах» свидетельствует: на закате бироновщины из 215 ответственных чиновников центрального государственного аппарата «немцев» было всего 28 человек (а при Петре 1 в 1722 году — 30). Если же выбрать из этих служащих лиц в чинах I—IV классов, то окажется, что на 39 важных русских чиновников приходилось всего шесть иностранцев (чуть больше 15 процентов).
Не было и единой «партии немцев»: иноземцы, укоренившиеся на русской службе со времён Петра I (А. И. Остерман, Б. X. Миних), или поступившие на неё выходцы из Прибалтики и немецких княжеств (Менгдены, Левенвольде и др.) соперничали между собой не менее остро, чем с русскими вельможами. Среди членов Кабинета министров иностранцем был только Остерман. С другой стороны, сделавшие карьеру при Петре Великом П. И. Ягужинский, А. М. Черкасский, Г. И. Головкин, А. И. Ушаков, Ф. Прокопович, П. П. Шафиров верно служили и Анне.