Романовы
Шрифт:
В Кабинете министров заседали старый канцлер Г. И. Головкин и князь А. М. Черкасский, «человек доброй, да не смелой, особливо в судебных и земских делах». «Душой» же Кабинета министров стал опытнейший Андрей Иванович Остерман. Его не любили, но обойтись без квалифицированного администратора, умевшего проанализировать сведения, сформулировать суть проблемы и предложить пути её решения, не могли. Но для противовеса Остерману после смерти Головкина в состав Кабинета министров последовательно вводились его оппоненты из числа русской знати: сначала Павел Ягужинский (1735), затем деятельный и честолюбивый Артемий Волынский (1738) и, наконец, будущий канцлер Алексей Бестужев-Рюмин (1740). Однако нельзя сказать, что Анна совсем устранилась от дел. Из сохранившегося подсчёта итогов работы
В 1730-х годах императорский двор стал настоящим учреждением в структуре верховной власти: в его штате имелись 142 чина да ещё 35 «за комплектом»; всего же при дворе состояли 625 человек и 39 «за комплектом». Ежегодно на содержание двора расходовалось 260 тысяч рублей (не считая ста тысяч на конюшню); эта сумма была перекрыта только в 1760 году в связи с возросшими запросами ещё более пышного двора Елизаветы.
Под началом главных чинов (обер-камергера, обер-гофмейстера, обер-гофмаршала) находились фигуры второго и третьего ряда, нередко также со своим штатом; главный кухмистер в генеральском чине командовал армией поваров и поварят, придворный мясник — дворцовой «скотобойней», капельмейстер — «певчими», «компазитером» и оркестром из тридцати трёх музыкантов. Повышение престижа дворцовой службы отразилось в изменении чиновного статуса придворных. При Петре I камергер был приравнен к полковнику, а камер-юнкер — к капитану. При Анне ранг этих придворных должностей был повышен соответственно до генерал-майора и полковника, а высшие чины двора из 4-го класса перешли во 2-й. Придворный круг становился «трамплином» для политической и военной карьеры: будущие министры, генералы и вельможи начинали службу в качестве камер-юнкеров. Место сосланных Долгоруковых заняли назначенный обер-гофмейстером Семён Салтыков, обер-гофмаршал Рейнгольд Левен-вольде; обер-шталмейстером стал сначала Ягужинский, а затем брат обер-гофмаршала Карл Густав Левенвольде.
Министр и придворный историк Екатерины II князь М. М. Щербатов считал царствование Анны своеобразным рубежом в истории императорского двора: «Двор, который ещё никакого учреждения не имел, был учреждён, умножены стали придворные чины, серебро и злато на всех придворных возблистало, и даже ливрея царская сребром была покровенна; уставлена была придворная конюшенная канцелярия, и экипажи придворные всемогущее блистание с того времени возымели. Италианская опера была выписана, и спектакли начались, так как оркестры и камерная музыка. При дворе учинились порядочные и многолюдные собрании, балы, тор-жествы и маскарады».
Так же думали другие современники, отмечавшие «невыразимое великолепие нарядов» и роскошь балов и празднеств. Описание одного из зимних празднеств оставила жена английского консула в России леди Рондо: «Оно происходило во вновь построенной зале, которая гораздо обширнее, нежели зала св. Георгия в Виндзоре. В этот день было очень холодно, но печки достаточно поддерживали тепло. Зала была украшена померанцевыми и миртовыми деревьями в полном цвету. Деревья образовывали с каждой стороны аллею, между тем как среди залы оставалось много пространства для танцев <...>. Красота, благоухание и тепло в этой своего рода роще — тогда как из окон были видны только лёд и снег — казались чем-то волшебным <...>. В смежных комнатах гостям подавали чай, кофе и разные прохладительные напитки; в зале гремела музыка, и происходили танцы, аллеи были наполнены изящными кавалерами и очаровательными дамами в праздничных платьях <...>. Все это заставляло меня думать, что я нахожусь в стране фей».
Воспоминания полковника Манштейна, адъютанта фельдмаршала и президента Военной коллегии Миниха, содержат описание образа жизни Анны Иоанновны:
«Обыденная жизнь императрицы была очень правильная. Она всегда была на ногах ещё до 8 часов. В 9 она начинала заниматься со своим секретарём и с министрами; обедала в полдень у себя в комнатах только с семейством Бирон. Только в большие торжественные дни она кушала в публике; когда
В последние годы императрица не кушала на публике и иностранные послы не были угощаемы при дворе. В большие праздники им давал обед граф Остерман.
Летом императрица любила гулять пешком; зимою же упражнялась на бильярде. Слегка поужинав, она постоянно ложилась спать в 12 часу.
Большую часть лета двор проводил в загородном дворце, выстроенном Петром I в 7 лье от Петербурга и названном Петергофом. Местность этого дворца самая прелестная, на берегу моря: слева виден Кронштадт и весь флот, напротив — берега Финляндии, а направо — вид на Петербург. При дворце большой сад с великолепными фонтанами; собственно строение неважное, комнаты малы и низки.
Остальное лето императрица проводила в летнем дворце в Петербурге; дом довольно плохой постройки на берегу Невы, при нём большой сад, изрядно содержанный...
При дворе играли в большую игру, которая многих обогатила в России, но в то же время многих и разорила. Я видел, как проигрывали до 20 000 рублей в один присест за квинти-чем или за банком. Императрица не была охотница до игры: если она играла, то не иначе как с целью проиграть. Она тогда держала банк, но только тому позволялось понтировать, кого она называла; выигравший тотчас же получал деньги, но так как игра происходила на марки, то императрица никогда не брала денег от тех, кто ей проигрывал.
Она любила театр и музыку и выписала и то и другое из Италии. Итальянская и немецкая комедии чрезвычайно привились. В 1736 г. поставлена первая опера в Петербурге; она была очень хорошо исполнена, но не так понравилась, как комедия и итальянское интермеццо»19.
В этом мире Анна чувствовала себя уверенно — как властная помещица в кругу своей дворни. Именно при дворе решались многие важные вопросы, а императрица обеспечивала верность вельмож выплатами и подарками, намного превосходившими официальное жалованье. Удивлявшая современников роскошь двора требовала немалых расходов. При Анне даже такой вельможа, как А. П. Волынский, которого трудно счесть малообеспеченным, тяготился «несносными долгами» и искренне считал возможным «себя подлинно нищим назвать».
Именные указы Соляной конторе (доходы от продажи соли составляли источник личных, «комнатных» средств императрицы) показывают, что Анна направляла поток милостей в виде единичных выдач (например, фрейлинам на приданое) и «пенсионов» офицерам гвардии и фигурам более высокого ранга. Первые вельможи — герцог Л. Гессен-Гомбургский, С. А. Салтыков, А. М. Черкасский, братья Левенвольде, Г. П. Чернышёв, А. П. Волынский, Б. X. Миних, Ю. Ю. и Н. Ю. Трубецкие — постоянно получали подарки на лечение, «на проезд за моря», «для удовольствия экипажу». По нашим подсчётам, сделанным по ведомостям Камер-цалмейстерской конторы, эти расходы составляли примерно 100 тысяч рублей в год.
После долгого прозябания в Курляндии Анна Иоанновна, как в своё время Екатерина I, стремилась наверстать упущенное. В 1732 году она заказала бриллиантов на 158 855 рублей, 22 805 рублей были израсходованы на покупку сервизов, ещё 9597 рублей разошлись по мелочи. В 1734 году только на украшения Анна потратила 134 424 рубля. Счета её «комнатных» сумм постоянно фиксируют расходы на роскошную посуду и драгоценности, общая стоимость которых за несколько лет достигла 908 230 рублей. Императрица желала роскоши. «В торжественные и праздничные дни, — писал современник, — одевалась она весьма великолепно, а в прочие ходила просто, но всегда чисто и опрятно. Придворные чины и служители не могли лучше оказать ей уважение, как если в дни ее рождения, тезоименитства и коронования, которые ежегодно с великим торжеством [бывали] празднованы, приедут в новых и богатых платьях во дворец».