Романовы
Шрифт:
Ключевой деталью нового правительственного механизма и посредником между возглавлявшимся семейством Долгоруковых двором и Верховным тайным советом стал Остерман. Такая роль соответствовала как сложившейся придворной «конъектуре», так и личным качествам вице-канцлера, никогда не стремившегося, да и не способного быть лидером. От имени Петра он вносил в совет предложения и вопросы для обсуждения, передавал челобитные и немногие именные указы царя и подавал ему доклады. Иногда он позволял себе высказывать собственное мнение (например, по поводу назначения губернатора в Архангельск), «приказывал» совету навести справки в других учреждениях по тому или иному вопросу; он же определял круг дел, коими стоило или не стоило «утруждать» царя. Он же ведал драгоценностями сестры царя и орденскими знаками; в его архиве хранились и личные
Возвращение из динамично развивавшегося Петербурга в среду старой русской знати с её неторопливым образом жизни, обычаями и представлениями означало в глазах многих современников принципиальный отказ от продолжения политики Петра Великого. Австрийского посла не без основания тревожило то, что вельможи, переехав в Москву, могут перестать «заботиться о флоте и войске, и вновь завоёванные провинции окажутся подвергнутыми крайней опасности». Долгоруковых же иноземцы часто называли «национальной партией».
Единодушное мнение иностранных дипломатов выразил испанский посол де Лириа: «Всё идёт из рук вон плохо; император не занимается делами и не хочет о них слышать. Жалованье никому не платят, и Бог весть, что станется с казной его величества. Ворует каждый, кому не лень. Все члены Верховного совета больны и по этой причине в этом собрании — душе здешнего правительства — заседаний не происходит. Все подчинённые отделы также прекратили свою деятельность. Раздаются бесчисленные жалобы, каждый творит, что ему вздумается. И никто не думает помочь в беде, кроме Остерма-на, который не может один всюду поспеть. Мне кажется, что почва вполне созрела для революции...» Но действительно ли всё так стремительно переменилось? Как увидеть за дворцовыми распрями и министерской неразберихой реальную жизнь послепетровской России и обычных людей с их повседневными проблемами и мыслями о своём житье-бытье?
Страна продолжала более или менее успешно «пожинать плоды» преобразований Петра Великого. Многие меры нового царствования — частичное «прощение» подушной подати, разрешение свободного устройства горных заводов в Сибири, вольной продажи табака, соли, поташа, право вывозить товары за границу не только через Петербург, «вексельный устав» и прочее «увольнение коммерции» — были жизненно необходимы стране. Некоторое ослабление полицейского режима, замедление деятельности бюрократических канцелярий, отсутствие войн и рекрутских наборов были желанной передышкой для мужиков, которые вполне искренне могли благодарить за это Петра II.
Однако по-прежнему существовала огромная армия, несмотря на роспуск по домам в 1727 году трети солдат и офицеров из дворян. Сохранялся и боеспособный флот. Русские дипломаты готовились принять участие в Суассонском конгрессе, где предполагалось осуществить «генеральное примирение» европейских держав. А на далёкой восточной границе Савва Лукич Владиславич-Рагузинский только что заключил Кях-тинский договор с Китаем о торговле и границах и спешил доложить в Москву: «Могу я ваше императорское величество поздравить с подтверждением дружбы и обновлением вечного мира с китайским императором». Весной 1728 года в Москву пришёл китайский караван с драгоценным фарфором. В Охотске, единственном русском порту на Тихом океане, весной 1728 года готовилась отправиться к северо-восточной оконечности Азии, чтобы проверить, «где оная сошлась с Америкой», экспедиция Беринга.
Основанные Петром I училища продолжали свою деятельность, несмотря на скудость отпускаемых средств и суровые порядки. По ведомости 1729 года в московских Спасских школах обучалось всего 259 человек. Из них «бежали на Сухареву башню в математическую школу в ученики 4... из философии бежал в Сибирь 1, из риторики гуляют 3, из пиитики 2». В Холмогорах юный Ломоносов уже открывал «врата своей учёности» — учебники грамматики и арифметики...
Дневник украинского полковника Якова Андреевича Марковича за 1728—1729 годы постоянно фиксирует в обыденной жизни Москвы детали нового быта: в Грановитой палате устраивались ассамблеи, на улице можно было зайти в «кофейный дом», а о новостях из Лондона, Парижа, Вены и даже Лиссабона прочитать в газете, приходившей из Петербурга с месячным опозданием. В повседневный обиход вошли «Канарский цукор», кофе по 20 алтын за фунт; а вот чай был ещё дорог (фунт стоил
Хотя старшие из князей Долгоруковых не жаловали иноземцев, никаких альтернативных программ и тем более планов реставрации допетровских порядков они не имели. Для них важнее было подчинить юного государя своему влиянию и оттеснить любых возможных соперников в борьбе за власть. Верховный тайный совет от имени императора без всякого суда принял решение «за многие и важнейшие к нам и государству нашему и народу показанные преступления» сослать Менши-кова в Берёзов — маленький сибирский посёлок на Нижней Оби у самого полярного круга. В апреле 1728 года бывший светлейший князь отправился с женой и детьми в последнее путешествие.
Однако новые правители в точности повторяли тактику Меншикова в отношении возможных конкурентов. Попали в немилость и были удалены от двора камер-юнкер Алексей Татищев и родственник царя Александр Нарышкин. Были пресечены попытки выйти «в случай» представителей семьи Голицыных: двор покинули фельдмаршал М. М. Голицын, его зять граф Александр Бутурлин и молодой камергер Сергей Голицын. Подозрения вызывала и дочь Петра I Елизавета, шокировавшая московское общество «весьма необычным поведением». Она часто сопровождала племянника на охоту, и тот настолько сильно привязался к весёлой тётушке, что это стало беспокоить двор и дипломатический корпус. «Остерман заметил, что большой риск оставлять его одного с принцессой Елизаветой, и в этом отношении, безусловно, необходимо иметь постоянный надзор за ними», — докладывал обстановку при русском дворе французский резидент Маньян. Опасения членов Верховного тайного совета усилились, когда после смерти сестры императора Натальи Елизавета имела все шансы стать основной претенденткой на трон. Но её любовные похождения в конце концов позволили Долгоруковым дискредитировать цесаревну.
Борьба против Меншикова на короткое время сплотила клан Долгоруковых. Как только светлейший князь перестал являться препятствием, мешавшим им закрепиться у трона, родственники стали оттирать друг друга. Посольские донесения 1728—1729 годов рисуют картину постоянных склок внутри «мишурного семейства», боровшегося за царские милости. Сначала князь Алексей поссорился с Остерманом — да так, что оба «поклялись погубить друг друга», затем он поругался с собственным сыном. В сентябре 1728 года Лефорт отмечал: «Семейство Долгоруковых состоит из трёх партий, противных друг другу; барон Остерман сумел приобрести себе доверие всех и даже служить им в роде оракула». С помощью фельдмаршала В. В. Долгорукова удалось достичь примирения Остер-мана и князя Ивана, но оно вызвало зависть отца. По сведениям испанского посланника, Алексей Долгоруков приложил все усилия к тому, чтобы поссорить Петра II с князем Иваном и «провести» в фавориты другого своего отпрыска, Николая. С помощью царицы-бабушки Евдокии Лопухиной интриган хотел удалить от Петра и самого Остермана, но столкнулся с достойным противником и вынужден был отступить.
Благодаря таким отношениям в своём окружении Пётр II получал уроки лицемерия, овладевал премудростью подлаживаться к соперничавшим сторонам. «Нельзя не удивляться умению государя скрывать свои мысли; его искусство притворяться замечательно. На прошлой неделе он два раза ужинал у Остермана, над которым он в то же время насмехался в компании Долгоруковых; перед Остерманом же он скрывал свои мысли: ему он говорил противоположное тому, в чём он уверял Долгоруковых», — удивлялся Лефорт зимой 1729 года. Это соперничество могло бы помочь молодому государю, при наличии желания и воли, постичь тонкости управления людьми и утвердить себя в качестве настоящего монарха — но этого желания он как раз и не проявлял.