Романовы
Шрифт:
«Революция» Петра I завершила формирование в России культа императора, власть которого поднялась на недосягаемую для его подданных высоту. Феофан Прокопович публично провозгласил малолетнего озорника «главой всего российского благочестия» и сравнивал его шальные поступки с деяниями Владимира Мономаха и самого Петра I, выражая надежду, что Пётр II станет настоящим наследником реформ его великого деда:
Дал Петру стадо своё упасти Спаситель,
Дабы тем делом Христов явился любитель.
Бог и Петру Второму вручил стада многа
И сотвори известно, коль любит он Бога.
Перед этим мальчиком любой российский аристократ, обладатель высших чинов, «кавалерии» и десятков тысяч крепостных, был так же бесправен, как его собственный
Пока во главе этой системы стоял сам Пётр Великий, она могла быть необыкновенно динамичной: собственные разносторонние способности и личный пример государя, сочетание жестоких наказаний и царских наград действовали весьма эффективно. Но когда трон «отца Отечества» занял его малолетний внук, не имевший такой воли и опыта, всё изменилось. Созданный Петром I механизм абсолютной власти обрушился на юного Петра II с такой силой, против которой он не мог устоять. Его короткое царствование вместило в себя и ожесточённую борьбу придворных группировок, и дворцовые перевороты, и безудержное хозяйничанье фаворитов — всё то, что так пышно расцвело в последующие годы XVIII столетия. Сам Пётр Великий, наверное, осудил бы внука за такой образ жизни, который на деле являлся следствием, тенью его собственных преобразований.
Самодержавие без самодержца
Помнившим эпоху Петра I современникам Петра II приходилось осваиваться с новым порядком вещей, при котором государство существовало без самого правителя, неделями пропадавшего на охоте. Из сохранившейся «Росписи охоты царской...» следует, что для императора в селе Измайлове были заготовлены 50 саней, 224 лошади, сотни собак и «для походов 12 верблюдов»; охотничий «поезд» обслуживали 114 охотников, сокольников, доезжачих, лакеев и конюхов. Там же за казённый счёт содержались и пойманные звери: «Оленям и сайгам, зубрям, кабанам — муки ржаной, ячменю, овса по требованию, понеже оному хлебу числа положить не можно, потому что сколько зверей прибудет, ведения о том не имеется». В Москве царя видели редко. По неполным подсчетам (не считая коротких поездок на один-два дня), он за два года пребывания в Москве провёл на охоте более восьми месяцев.
Несколько раз Пётр обещал Остерману заняться учёбой и присутствовать на заседаниях Верховного тайного совета, но обещания не сдержал. В мае 1728 года газета «Ведомости» извещала читателей: «Из Москвы явствуют последние письма от 29 дня апреля, что его императорское величество 30 вёрст отсюда на ловлях забавляться изволит». Охотничья экспедиция затянулась до ноября, но была внезапно прервана похоронами царевны Натальи Алексеевны. Пётр II был так увлечён охотой (он даже сам готовил корм для собак), что даже смерть любимой сестры с трудом смогла заставить его на время отвлечься от «ловли» и прискакать в Москву. О возвращении в Петербург он даже слышать не хотел: «Что мне делать в местности, где, кроме болот да воды, ничего не видать», — по информации английского консула, заявил он Остерману. Андрей Иванович несколько раз заговаривал об отставке, но... всё-таки не уходил. Новый австрийский посол граф Вратислав в отчаянии от того, что не удаётся заставить юного царя учиться, даже просил Карла VI прислать из Германии разбиравшегося в тонкостях охоты профессора, чтобы просвещать императора без отрыва от его излюбленного занятия...
В следующем году Пётр II со своей охотничьей командой постоянно носился по ближним и дальним окрестностям старой столицы — под Ростовом, Боровском, Коломной. «С тех пор как царь уехал отсюда, сообщают, что затравлено 4000 зайцев, 50 лисиц, 5 рысей, 3 медведя и множество живности» — такие итоги деятельности императора подводил Лефорт осенью 1729 года.
В промежутках между выездами на охоту
Задуманное Остерманом путешествие Петра по России через Смоленск и Киев (осведомлённые иностранцы полагали, что вице-канцлер хотел вывезти Петра в Европу) не состоялось. Долгоруковы не выпускали царя из Москвы. Царские пристрастия стали учитываться в большой политике: прусский король прислал в подарок Петру выезженных лошадей и набор ружей, а дядя, австрийский император Карл VI, и польский король Август II — охотничьих собак. Но эти же высочайшие привычки приводили в отчаяние иностранных послов, лишённых возможности даже представиться царю. Однако отсутствие императора (в 1727 году тот посетил Верховный тайный совет девять раз, в 1728-м — четыре, а с апреля 1729 года вообще не появлялся там до самой смерти) до некоторой степени способствовало устойчивости правительственной системы, поскольку исключало непредсказуемое вмешательство мальчика-царя в работу высших государственных учреждений.
Новая конфигурация власти опиралась, с одной стороны, на Верховный тайный совет, с другой — на заменивший Мен-шикова клан Долгоруковых, в котором решающие роли играли князь Алексей Григорьевич и его сын Иван. Последние, в отличие от «полудержавного властелина», не пытались подмять под себя верховную власть, а разделили её с советом, хотя в 1728 году в него вошли два представителя рода Долгоруковых — сам Алексей Григорьевич и талантливый дипломат Василий Лукич. Британский консул Рондо докладывал о наметившемся «разделении труда»: разработка внешней политики всецело принадлежит Остерману, а «назначения и отличия вполне ведаются Долгорукими».
Алексей Григорьевич, человек «посредственного разума», появлялся в совете редко; к нему обращались только для консультаций по вопросам царской охоты. Но зато он не жалел сил и времени для устройства новых развлечений, чтобы сохранить привязанность царя; продолжительные охотничьи экспедиции в подмосковных лесах как нельзя лучше соответствовали этому замыслу.
Важнейший пост обер-камергера занял его сын Иван — в качестве близкого друга царя он получал новые вотчины и «подарки» на 11 тысяч рублей, что было отражено в сохранившейся книге дворцовых расходов. Он же стал капитаном Преображенского полка, где несколько представителей младшего поколения клана занимали офицерские должности. Будучи более светским человеком, чем его отец, Иван с друзьями предпочитал охоте в глуши всевозможные городские развлечения, описывая которые князь Щербатов замечал: «...честь женская не менее была в безопасности тогда в России, как от турков во взятом граде». Молодец был не прочь поучаствовать и в большой политике — по словам испанского дипломата герцога де Лириа, «хотел управлять государством, но не знал, с чего начать», — но оказался непригодным к сколько-нибудь ответственной роли в управлении. Способности младшего Долгорукова к интриге не простирались дальше попытки соблазнения красавицы-жены камер-юнкера Никиты Трубецкого, которого он намеревался отправить на службу в Сибирь. В документах Верховного тайного совета фаворит почти не упоминается; но о его влиянии говорит тот факт, что с декабря 1728 года доклады и приказы по гвардии стали проходить через его руки; именно к нему обращался В. В. Долгоруков (фельдмаршал — к капитану!) для решения вопроса о выдаче полкам задержанного «хлебного жалованья».
Главной «сферой влияния» Долгоруковых являлся двор. Пётр I не любил дворцовых церемоний, и при нём придворные особой роли в управлении не играли. Теперь же ситуация изменилась. В декабре 1727 года Пётр II утвердил новый придворный штат; свои штаты были у сестры императора, у цесаревны Елизаветы и племянниц Петра I царевен Прасковьи и Екатерины. Расходы на содержание двора при Петре II значительно возросли: если в 1719 году они составляли 52 094 рубля, в 1726-м — 66 788 рублей, то в 1728 году — уже 90 025 рублей.