Романтики
Шрифт:
– Нина Борисовна, – сказал торжественно Любимов, – я не вру. Я на этих львах карьеру сделал. После этого меня пригласили редактировать «Синий журнал».
– Это у вас, – спросила Нина, – был всероссийский конкурс на лучшую гримасу?
– У меня.
– А это у вас, – спросил Роговин, – была фотография картошки с лицом Горемыкина?
– У меня – все у меня. У меня и не это было. У меня была фотография грудного ребенка с окладистой бородой и болонки с ослиными ушами.
Игорь снова захохотал.
– Иди спать, Игорь, – сказал строго Семенов. – Нахохочешься, потом ночью будешь плакать.
Игорь покраснел, шаркнул ногой, сказал «покойной ночи» и ушел в комнату. За дверью он еще раз прыснул.
После чая пошли по узкой дороге к реке Серебрянке.
– «Дул свирепый зунд прямо в Трапезунд», – запел Серединский и вскрикнул:
Ах, мичман молодой С русой головой Покидал красавицу Одессу!Дальше не знаю. Вот черт! Нет у меня памяти на эти песенки.
– Я знаю, – сказала со смехом Наташа:
Запомни фразу, лихой моряк: Любить двух сразу нельзя никак.– В горелки! – закричал диким голосом Любимов. – Роговин, расставляй всех. Я горю.
Первыми бежали Серединский и Наташа. Серединский бросился в лес, ломал кусты, ухал, кричал, изодрал о ветки лицо.
Потом бежал я с Ниной. Я далеко обогнал ее, она добежала ко мне, задыхаясь упала мне на руки, и сквозь тонкую ткань я почувствовал ее горячее бедро, ее дыхание обдало мне щеку. Подбежала Наташа.
– Нина, я схватила тебя, ты вырвалась. Это неправильно. Ступай гори.
– Я и так вся горю, – сказала Нина. – Довольно. Я не могу больше.
– Ну, сядь на пень и сиди. Отдышись.
Наташа взяла меня за руку, стиснула пальцы так, что хрустнули кости. Я вскрикнул.
– Твердая рука, – сказала она шепотом. – Мальчишеская слабая рука. Вам больно. Какой же вы моряк после этого?
Я отнял руку.
– Трудно бегать в темноте. Довольно! – крикнул я. – Роговин! Довольно.
– Ну, ладно, – ответил Роговин. – Отставить. Пойдем дальше.
Рука у меня ныла. Я закурил, зажег спичку. Увидел глубокую ранку от ногтя. Из нее сочилась кровь. Я перевязал ранку платком.
Я шел с Семеновым, он говорил мне что-то о Розанове, но я ничего не слышал, отвечал некстати, краснел в темноте. Надо подбить Роговина сейчас же уехать. Кажется, есть двухчасовой поезд.
Около реки сели на берегу. Сосны стояли над самой водой, вода журчала о корни, над лесом мигнула зарница. Все молчали.
– Вы, кажется, поранили руку? – спросила Наташа.
– Да. Я, кажется, запачкал кровью и вас.
– Как кровью?
– Так, очень просто.
– Посмотрим, – сказал Семенов и зажег спичку. – Смотри, Наташа, у тебя вся ладонь в крови. Здорово налетели, – сказал он мне. – Смотрите, весь платок мокрый. Должно быть, напоролись на сучок. Вы не шутите с такими вещами. Надо перевязать как следует.
– Доигрались, – сказал Серединский. – Я себе всю рожу изодрал. Максимов истекает кровью. Какой дурак играет ночью в горелки?
Наташа подошла ко мне.
– Давайте я перевяжу.
– Не надо, – сказал я резко. – Ради бога, не надо. Почему вы все всполошились? Пустяковая царапина.
Мигнула во все небо зарница, и глухо проворчал гром. В реке тяжело плеснула рыба. Сразу стихло, потемнело.
– Будет дождь. Пойдемте, а то захватит в темноте.
Снова мигнула зарница, явственней прогремел длинный гром, лес зашумел, – подул ветер.
– Роговин, – спросил я, – сейчас нет поезда на Москву?
– Есть.
– Да вы что, с ума сошли? – крикнула Нина. – Ночью под дождем ехать в Москву, да еще с окровавленной рукой.
– Я вас не пущу, – сказал Семенов. – Все ночуют у нас. На даче тесно, мы там оставим Любимова с Игорем и нянюшкой, а сами пойдем на сеновал, там тепло и сухо.
На обратном пути Наташа не сказала ни слова. Роговин шумно дышал, говорил, что слышит запах дождя. Зарницы были зловещи, верхушки сосен шумели, гром гремел над самой головой.
– Хорошо! – крикнул Роговин. – Ночью гроза в лесу. Слышите, как пахнет сосной, вот здорово. «Нас венчали не в церкви, не с попом, не с венцами», – запел он низким тенором.
Упало несколько капель, потом стихло, стало тепло и душно. На даче на веранде Наташа молча перевязала мне руку. Рука распухла, йод прожег ее насквозь. Я промолчал. Наташа подняла на меня холодные темные глаза.
– Вы ждете, чтобы я крикнул?
– Нет… Я думаю, что вы засорили рану.
– Очевидно, ногти не всегда бывают стерильными.
Она отвернулась.
– Как все это нелепо, – сказала она. – Нелепо и неинтересно. Вы болтаете глупости, я тоже; не нужно это. Зачем?
Шел шумный дождь, плескал по лужам у крыльца. Далеко за лесом мигали голубые зарницы.
Ночная встреча
Семенов перетащил на сеновал ковер, и мы по очереди перебегали под дождем. На сеновале было темно, тепло, над самой головой барабанил дождь. В окно были видны далекий огонь семафора, лес, звезды среди разорванных туч.