Ромашка для Горыныча
Шрифт:
Неожиданно в дверь стучат. Кого ещё там принесло? Подлетаю в кровати, накидываю халат и бегу открывать. Распахиваю дверь и застываю с открытым ртом. Вот кого угодно ожидала увидеть, но только не его!
Не знаю, как реагировать, и что говорить, поэтому выдаю стандартное:
— Что надо?
Горин молча заходит, вынуждая меня отступить в сторону. Вот это наглость восьмидесятого уровня!
— Глухой, что ли? Что надо, говорю? — имитирую поведение тёть Лены, когда к ней соседка приходила, с которой она в контрах.
Мажор
Скрещиваю на груди руки, рычу:
— Слышь, тебя сюда не звали! Чего пришёл?
О! Меня замечают!
Горин останавливается и окидывает меня изучающим взглядом. Я бы даже сказала, сканирует.
— Вещи твои где? — спрашивает.
Вскидываю брови, цежу:
— Какие вещи?
Усмехается. Разворачивается и… открывает шкаф.
Да он… Да он… Да он вконец охренел???
— Вот эта твоя полка? — безошибочно тыкает пальцем туда, где сиротливо лежат свитер-лапша, пара комплектов нижнего белья и носки.
Ну да, у девчонок в полках и свитера, и кофты, и джинсы.
В голове за секунду проносятся воспоминания о последних пяти годах жизни.
Тёть Лена мне вещи только по необходимости покупала — когда я из них вырастала или старые изнашивались. Да ещё выговаривала потом неделю, что на мне всё как на огне горит, и денег на меня не напасёшься. Хотя все годы получала за меня опекунские.
Её любимая поговорка:
"В деревне некуда наряжаться, а по двору можно и в старом ходить".
С одной стороны, она была права. В школу я ходила в форме, а в магазин надевала джинсы и свитер. Больше мне ходить было некуда. Мои ровесники по субботам в клуб бегали, а в будни на школьной площадке компаниями собирались, но меня тёть Лена не пускала.
Я как-то раз попросилась, но она как рявкнула:
— Чтобы ты, как мать твоя беспутная, в подоле принесла? Быстро тогда отсюда вылетишь! Если нечем заняться, иди на усадьбу, картошку тяпай!
Так что, больше я эту тему не поднимала.
— Слышь, ромашка! Твои родичи на тебе экономят, что ли? — вырывает из воспоминаний голос мажора. — Как-то сиротливо в твоей полке, не находишь?
От такой беспардонности и наглости у меня перехватывает дыхание.
Мгновенно вскипаю, лечу к нему, с силой захлопываю дверцу ни в чём не повинного шкафа и, задрав голову вверх, смотрю в наглые серые глаза. При этом шиплю не хуже королевской кобры:
— Так может, это потому что я и есть сирота? — и, не дожидаясь реакции, указываю рукой на дверь. — Слушай, Горин, вали отсюда, пока я твою холёную рожу не расцарапала, и ты нищетой от меня не заразился!
Что-то в его лице меняется. Ухмылка исчезает, а взгляд становится растерянным. Неужели стыдно стало? Глазам не верю!
— Прости, я не знал, — говорит, посерьёзнев.
Мои плечи
— Уходи, Егор, — говорю тише, но голос предательски дрожит. — Я не обиделась. Сирота — это не оскорбление, а статус. Такой же, как и у тебя — мажор.
На мгновенье он хмурится, будто мои слова его зацепили.
— Ромашка, да ты не просто колючая. Ты ещё и ядовитая, — хмыкает он, а у меня комок к горлу подкатывает.
— Дверь там, — киваю на выход.
Больше нет ни сил, ни желания язвить и отбиваться от нападок.
Отхожу в сторону, поднимаю с пола мокрые кроссовки. Надо бы их помыть и поставить сушиться, но ничего не хочется. Такая апатия накатывает. Ставлю их на место и отхожу к окну.
Вот что, спрашивается, Горин припёрся? Кто его звал? Если бы он не остановился, Ритка бы на него не отвлекалась и не поскользнулась, а я бы не упала в лужу и не глотала сейчас слёзы обиды.
— Эй, ромашка, ты что, плачешь?
Неожиданно мажор оказывается за моей спиной, берёт за плечи и поворачивает к себе.
Я плачу? Трогаю лицо. Мокрое.
— Нет, это с волос капает, — отвечаю, а у самой голос отчего-то срывается.
Горин смотрит внимательно, а потом приподнимает моё лицо за подбородок, и я вижу в его глазах сочувствие. Вся его придурочность куда-то делась. Егор хмурится и неожиданно выдаёт:
— Извини. Я действительно чего-то перегнул.
А я смотрю на него и залипаю. Теперь, когда мажор не строит из себя мистера Вселенную и не давит своей мощью, он мне ещё симпатичнее кажется. Взгляд его обволакивает, а губы так и тянут прикоснуться.
С трудом вытаскиваю себя из этого зомби-состояния и отвожу глаза.
— Забыли, — бурчу и делаю шаг назад.
Внутри буря. Меня трясёт от близости Горина. Сердце трепыхается. В горле пересохло.
Ох, Соната! Куда ты вообще лезешь? На кого губу раскатала? Ты ему не пара. Так, девочка на пару ночей. И он тебе не нужен! Мажор. Маменькин сынок, родившийся с золотой ложкой во рту. Не стоит повторять мамины ошибки. Ни к чему хорошему это не приведёт.
Беру себя в руки и максимально равнодушным голосом говорю:
— Я на пары опаздываю. Уходи, Горин. Очень тебя прошу.
Внутри что-то сжимается и протестует, но я отворачиваюсь, скрещиваю на груди руки и упрямо смотрю в окно.
Слышу тяжёлый вздох, шаги и тихий щелчок дверного замка.
И только тогда закрываю лицо руками и горько плачу. Дура ты, Соната! Ох, дура! Куда ж ты лезешь? Ничему тебя жизнь не учит.
Глава 6
Вытираю слёзы и заставляю себя успокоиться. Быстро одеваюсь, даже успеваю подсушить волосы. Радуюсь, что ливень как раз закончился, накидываю капюшон и выхожу на крыльцо.