Ромейский Квест

Соколов Лев Александрович

– Убить...
– прошептал он вслед уходящему тюремщику - императора...

Шаги тюремщика затихли.

Тени убегавшие от свечи, все также подрагивали на стенах.

***

Глава третья.

Римская Империя, Новый Рим, территория императорского дворца, - ночь, сутками ранее...

Тихо во дворце. Тихо и уютно в покоях императора Ипатия. За окном - ночь. Повелитель сидел за читальным столом, удобно подоткнув под стул

свою долгополую рубаху. Горела ярая свеча, бросая свет на бумагу, перья, и раскрытую книгу. Перед правителем лежал его любимый фолиант. Это были памятные записки одного из предшественников Ипатия, носившего славный титул "император". Звали того, давнего императора Марком Аврелием, так же был он известен как Марк Философ. Жизнь у Марка выдалась тяжелая. Кроме обычных проблем державы, в виде полчищ вредоносных варваров и нехватки денег (увы, знакомых, и самому Ипатия), не задалась у Марка и на личном фронте: ибо жена его была курва, а сын - балованный дурак. Марк-Филосов однако не унывал, и писал в своих записях, что к ударам судьбы нужно относиться бесстрастно, - ибо все равно все помрем. Так чего зря переживать?

Правота древнего покойника была неоспоримой. Помрем конечно все, и все там будем. Однако Ипатий любил сочинения любомудра не за это. А за то, что, сравнивая свою жизнь с печалями древнего предшественника, понимал, - его личные дела идут не так уж плохо. Сын радовал и умом и здоровьем, а жена-царица тяготела к монастырям и молитвам, нежели к любовным похождениям.

Однако в данный момент, Ипатий использовал книгу Марка-Философа не как духоподъёмное чтиво, а как источник поэтического вдохновения. Задумалось ему написать о славном Марке поэму, дабы оставить в веках славу о себе, не только как о мудром правителе, но и талантливом деятеле культуры. Поэтому, покусывая кончик павлиньего пера, и невразумительно мыча, дабы лучше уложить слова в размер, Ипатий бодро клал строчки на прижатую грузиками бумагу самой лучшей выделки. Строки лились рекой.

...На трон был молодым ты избран,

К радости солдат.

Но для того ли ты был создан?

Был ли сам ты рад?

Сын стал любителем арены,

Его ты упустил,

Жене простил ее измены,

На Рим хватило б сил.

Ты просыпаешься с надеждой,

Дожить до теплых дней.

Но только ночи, как и прежде,

Все больше холодней.

И что-то путаются мысли,

Кружится голова.

И хорошо бы, чтоб простуда.

Но кажется чума.

Ты не подвел народ и войско,

А мог ли довести?

Но разве можно, чтоб навечно,

Империю спасти?

Мы только можем, - то что можем;

Всегда идти вперед.

И нечто за собой оставить,

Что с нами не умрет.

Ах Марк Аверлий, Марк-Философ...

Тут живой ток пера Ипатия прервался, и он, отложив перо, задумался, подперев рукой щечку. Выходило неплохо. Можно даже сказать, - хорошо. Но теперь как-то следовало перекинуть мостик от древних дел, - к современности. Вернее, - от Марка Аврелия к самому Ипатию. Чтобы, значит, показать некую преемственность благородного духа. Марк - и Ипатий. Точнее даже - Ипатий и Марк, да... Ипатий снова решительно ударил пером.

Ах Марк Аверлий, Марк-Философ,

Ты встретил бога там?

Придет пора, и я вопросы,

Создателю задам.

Отлично! Теперь еще следовало...

В дверь покоев вдруг раздался громкий настойчивый стук.

Ипатий недовольно обернулся к двери, машинально засунув перо в чернильницу, и зашарил ногой под столом, в поисках улетевшего в порыве вдохновения тапочка. Он ведь просил никого его сегодня не беспокоить, - разве что по делам наиважнейшим и безотложным. Видимо такое дело нашлось... Он уже представил, как сейчас в дверь втечет кто-то из ближайших сановников, - и обязательно расскажет какую-нибудь гадость. Это хорошие

новости редко бывают неожиданными, а плохие - сколько угодно.

Тапочек наконец изыскался, и водворился на царственную ногу.

– Войдите!
– Величаво приосанившись, приказал Ипатий.

Призыв, однако остался без ответа. Вместо этого снова постучали. Да как! Вломили так, что в двери прогнулся золотой лист, а с притолоки пыльно обвалилась украшение в виде переплетенной травы и листьев. И тут же из-за двери раздался разъярённый рев, будто завопило стадо разъяренных медведей.

Голова Ипатия ушла в плечи. В животе разлилась свинцовая тяжесть. Соображал император всегда быстро, а потому сразу осознал несколько вещей. Так стучаться к наместнику бога на земле не принято, а значит - попытка дворцового переворота, и мятеж. У дверей должна стоять охрана. И раз она не мешает молотить, - значит, либо подкуплена, либо уже мертва. И главное: - кто бы ни был сейчас с той стороны, - он ломился в открытую дверь. Буквально - в открытую. Дверь в эту комнату императорских покоев запора не имела. Если бы многосильный силач, прекратил долбить внутрь, и просто потянул на себя, - дверь бы открылась безо всяких сложностей.

От недругов Ипатия отделяла только их глупость.

В дверь снова долбанули. Золоченый лист сорвался, и отлетел, чуть ли не через всю комнату, аккурат под ноги испуганному императору. Брызнула деревянная щепа. В проломе показалось лезвие огромной секиры.

Ипатий вскочил на ноги. Стул, лишившись равновесия, шумно рухнул за спиной. Черт с ним!.. Правитель заозирался. На стене висел меч! Побежав к стене, Ипатий дернул его из ножен. Великолепный пехотный полумеч2 с идеальным балансом и преотличной выделкой клинка. Ну... по крайней мере так сказал Ипатию родич, по имени Андроник, который и всучил ему этот меч по какому-то забытому поводу. Сам Ипатий был, прямо сказать, не мастер фехтования. Поэтому единственное что он ощутил, оттягивающую руку железяку, которая нисколько не прибавила ему уверенности.

Ба-бах! Секира снаружи нанесла очередной удар, выбив из двери целый кусок. В новоявленном отверстии показалась чья-то рожа. И вот тут Ипатий напугался еще больше, - хотя казалось, больше уже некуда. Сквозь пробитую дыру на него бешено зыркал пьяный русский. Всклокоченные усы, и масляные бельма глаз, веяли первобытной дикостью.

Чем Ипатий всегда гордился, так это способностью помнить имена и лица. В подражание Кесарю, - тому самому, первому, который знал по именам всех сотников в ромейском3 войске... Поэтому ему не составило труда узнать пьяную рожу. Того звали Добромер. Он был рус. Служил в отдельном отряде личных императорских дружинников-телохранителей, известных как варанги4. По идее его работой было защищать повелителя, а не рубить его дверь...

Добромер тем временем страшно зашевелил усами, и натужно покрутив осоловелыми очами, наконец ухватил взглядом застывшего посреди комнаты императора.

– А-аа!
– Жарко пропыхтел Добромер, так что до Ипатия докатилась волна сивушного дыхания.
– Воот о-он!

– Не уважает!
– Отпихнув Добромера в сторону пьяно завопила в дыру другая рожа.
– Загордился! Пройдет мимо, - головы не повернет!.. Думает, купил нас с потрохами!..

Император, совсем обмер от страха, но машинально сделал в уме галочку, что вторую варяжью рожу в дыре - звали Путята.

– ..А нам не денег нужно!
– Прорычал вновь отвоевавший место у дыры в двери Добромер.
– Нам уважение!.. Чтоб с понима-аанием!.. С душо-оой!..

– Дайте, я ему рожу начищу!!!
– Пролаял, вновь отжимая могучим плечом Добромера Путята.
– Государь, тоже мне! А ну вылазь сюда, царская твоя рожа!..

На краткий миг еще кто-то смог отпихнуть Добромера с Путятой от заветной дыры. Показавшаяся императору среди разбитых досок двери физиономия была настолько перекошена спиртным, что Ипатий сперва и не признал владельца. Но потом все же уловил: - в дыру сувался рылом уже не русский, а ромей; а именно - сотник экскувиторов5 по имени Феодор.