Ромул
Шрифт:
Тибур стоял на крутом мысу в изгибе речного русла. Над его изогнутой стеной ступенями поднимались постройки с черепичными крышами. Не доезжая до города, всадники свернули вниз к переправе. Ромул уловил странный шум, который усиливался по мере их продвижения.
— Сейчас увидим каскад! — крикнул Туск.
Всадники остановились перед завораживающим зрелищем. Река по крутому каменному ложу скатывалась с лесистых холмов. Бесконечные струи, потоки воды с шумом летели вниз, мимо заросших кустами скал, разделяясь на множество русел, сливаясь, исчезая и вновь появляясь на свет.
После переправы двинулись на северо-запад по заросшей лесной дороге. Впереди ехала Нумия, знавшая путь, за ней Ромул, скромную кавалькаду замыкал Туск. Вскоре дорога вывела их к селению с приземистыми деревянными домами, которые стояли на краю широкой возделанной поляны.
Здесь всадников встретили несколько вооружённых сабинян. Но выслушав Нумию, заговорившую на сабинском диалекте, они пожелали путникам успеха и пропустили их. Туск спросил, не стоит ли им тут отдохнуть, но Нумия ответила, что до Кур не так уж далеко и не стоит задерживаться. Ещё два селения встретились им на пути, потом дорога нырнула в долину небольшой реки. Это был Нимфей, за ним на покатом холме виднелся частокол, из-за которого поднимались соломенные крыши домов.
— Это Куры, — сказала Нумия.
У подножия холма раскинулось большое селение, как объяснила Нумия, тоже Куры, только Нижние. Ей нужно было именно туда.
Вброд перешли речку, дорога через селение вела к городскому холму.
— А к кому мы пойдём? — спросил Нумию Ромул. — К твоим родным?
— Близких родичей у меня не осталось, — ответила она. — Мы явимся прямо к царю рода Тациев. Когда меня украли, царём был Тит, — добавила она и направила лошадь к большому дому, не похожему на остальные.
В царской усадьбе Нумию знали. Путников приветливо встретили, приняли лошадей, дали умыться, накормили. Только после этого состоялась их встреча с царём Титом Тацием. Он принял гостей в небольшой комнате с бревенчатыми стенами и парой длинных узких окошек, дававших мало света. Царь сидел в красивом деревянном кресле этрусской работы. Для пришедших поставили скамью, на вторую скамейку справа от трона сели двое приближённых.
Нумия подошла, поклонилась, вручила царю сосуд с редким вином и объяснила его происхождение. Тит оценил подарок, предложил гостям сесть.
— Рад, что ты вернулась, Нумия, — сказал он. — Мы считали тебя погибшей. Расскажи нам, где и как ты жила эти десять лет, не привезла ли с собой скверны? Слуге Акрона, истребившему твою семью, мы отомстили, но в спешке забыли спросить, куда он тебя дел.
— Он не лишил меня девственности, чтобы подороже продать, и отвёз на рынок в Габии. Там меня купил почтенный этруск Авл. Он был учёным жрецом, у него умерла жена, и он решил купить работницу.
— И ты стала его наложницей?
— Нет, государь. — В первый год он ни разу не прикоснулся ко мне. Потом исполнилось пять лет со смерти его жены-жрицы,
— А теперь ты беглая рабыня? — спросил Тит.
— Нет. Когда Авл почувствовал приближение смерти, он отпустил меня на волю, с условием, что я его похороню. Я исполнила его волю и теперь свободна. Эти юноши — свидетели обряда, а вот дощечка из храма богини судьбы Нортии, которая это подтверждает. Я стала свободной в прошлый день весеннего равноденствия, с которого у этрусков начинается год. — И она протянула царю документ.
— Убери дощечку, — отмахнулся Тит. — Если человек лжёт, это сразу видно по его глазам. А у записей нет глаз, и я им не доверяю. А вы что скажете, свидетели? — обратился он к юношам.
Те подтвердили, что обряд был совершён, описали его и похвалили Авла.
— Что ж, — заключил Тит, — ты чиста и возвращаешься в общину. Могу, если хочешь, подыскать тебе подходящего мужа, а пока приму в свою семью. Ну а завтра вечером, чтобы отметить твоё возвращение, устроим небольшой пир.
Пир проходил в просторной комнате, украшенной развешенными по стенам разрисованными тканями. Столы образовывали незамкнутый прямоугольник. Гости сидели снаружи боковых столов, царь с женой и старшими сыновьями за торцевым, слуги, менявшие блюда, заходили внутрь прямоугольника.
На пиру было человек сорок. Сабинский диалект, близкий к латинскому, не мешал Ромулу понимать разговоры. Речь в основном шла о скотине и запасах семян на весну. Сидевший рядом с Ромулом сабин расспрашивал его об альбанских святынях — алтаре Юпитера, Ферентинской роще и озере Неми. Ромул отвечал. Вдруг услышал приветственный крик: «A-а, вот гости сверху!», обернулся и замер. Вошла пара — немолодой сабин с шеей такой толщины, что, казалось, его голова растёт прямо из плеч, и юная женщина с ярко-рыжими волосами и прекрасным, чуть капризным лицом. Это была Герсилия.
Значит, тот, без шеи — Гостилий. Гости за противоположным столом подвинулись, и вновь пришедшие сели чуть в стороне от Ромула. Слуга поставил перед ними серебряные тарелки и чаши, стал накладывать жаркое. Герсилия посмотрела на Ромула как на незнакомого, кивнула Туску и улыбнулась Нумии. Ромул тоже сделал вид, что видит её впервые. В продолжении всего пира он наблюдал её заботливую нежность по отношению к мужу, молчаливому и медлительному, как большинство сабинян.
Все хорошо поели, выпили кисловатого вина, послушали певиц и сами спели хором несколько песен. Ромул по мере сил подпевал, хотя песни были ему незнакомы. Как отличался этот степенный пир от шумных габийских пирушек, когда юнцы, едва захмелев, начинали задирать друг друга, кидались костями и затевали драки! Сабины во всём знали меру и не допускали, чтобы веселье выплеснулось через край. Хотя, может быть, здесь их стесняло присутствие царя?