Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией
Шрифт:
Люди, которые встречали его, давали разные описания. Джеймс Гордон вспоминал Лэйнга начала 1970 г.:
В его одежде была своего рода небрежная умеренность: темный жакет и брюки, которые, казалось, не очень сочетались с черной водолазкой и черными несколько поношенными мокасинами. С одеждой контрастировало лицо: бледное, строгое, с крупными чертами, выдающимся высоким лбом; каштановые волосы, удлиненные, седеющие, были отброшены назад. Его блестящие, глубоко посаженные глаза, казалось, пристально вглядывались во что-то за моим стулом. <…> В его голосе проскальзывал сильный шотландский акцент… [483]
483
Gordon J. S. Who Is Mad? Who is Sane? – P. 79–80.
«Я любил его веселость, его принципиальность, его искренность, бесстрашие, его умение оставаться самим собой и способность быть простым, без притворства» [484] , – вспоминает Стивен Киралфф.
О Лэйнге ходило много легенд, и отделить
Как ты знаешь, у тебя самая разнообразная репутация: «он тот, кто говорит, что „быть нормальным – это безумие “и „безумие – это нормально", что „семья все портит“». Когда люди так говорят, это имеет для тебя какое-то значение?
Конечно, это имеет для меня значение. Стал бы я вообще писать свои чертовы книги, если бы это не имело для меня никакого значения… Мне казалось, что я должен сказать те вещи, о которых я говорил, поэтому мне не все равно, когда то, что я говорил, заглушается тем, как люди коверкают то, что я имел в виду. Поэтому мне это не нравится [485] .
484
Kierulff S. R. D. Laing and Caritas // Journal of Humanistic Psychology. 1991. Vol. 31, №. 3. P. 23.
485
Mullan B. Mad to be Normal. P. 342.
Те же самые слова он произносит и в интервью Полу Мезану:
Вас неправильно поняли?
Меня поняли абсолютно не так, – Лэйнг вздыхает, – я трачу уйму своего времени, пытаясь бороться с этим продолжающимся непониманием [486] .
Большинство людей, которые были знакомы с Лэйнгом, и большинство его исследователей и биографов сходятся на мысли о том, что, говоря о Лэйнге, нужно, как это ни странно, различать двух Лэйнгов. Первый был знаком немногим, только близким друзьям. Это был непосредственный, яркий, умный, эрудированный и очень интересный человек – Ронни, ведь именно так звали его все приятели и друзья. У Ронни были свои идеалы и устремления, которые он хотел донести до людей, и поэтому начал «играть» со СМИ. Ему казалось, что так его слова услышит больше людей, но СМИ и общественность создали свой образ Лэйнга, точнее, множество образов, которые в общем можно обозначить как «Р. Д. Лэйнг», и все они имели мало общего с самим Ронни.
486
Mezan P. R. D. Laing: Portrait of a Twentieth Century Skeptic / R. D. Laing: The Man and His Ideas / Ed. by R. Evans. New York, Tavistock: E. P. Dutton, 1976. P. xxii-lxxv.
В этом отношении довольно примечательна беседа о Лэйнге, состоявшаяся в конце 1990-х гг. между Леоном Редлером, Стивеном Гансом и Бобом Малланом, в которой среди прочего обсуждается ситуация излишней публичности Лэйнга. Стив Ганс высказывает в этой беседе несколько интересных мыслей:
Сначала нужно разделить Р. Д. Лэйнга и носителя этого имени, человека Ронни Лэйнга. С одной стороны, есть логотип, практически бренд «Р. Д. Лэйнг», узником которого Ронни, должно быть, чувствовал себя время от времени. Прежде всего Ронни был автором хорошо продаваемых книг, а «Р. Д. Лэйнг» – это имя-бренд, которое он увековечил. <…> Ронни стал первой медиафигурой в этой (психологии, психоанализа и психиатрии. – О. В.) области. СМИ тогда управляли восприятием его другими людьми. Мне кажется, он был несколько наивен, когда думал, что СМИ – это хорошая вещь. Вначале ему казалось, что он может использовать СМИ, чтобы передать важность того, что он пытался сделать, и, возможно, что-то изменить. Но я не думаю, что он при этом учитывал развращенность СМИ, то, как обычно пресса возносит кого-то на пьедестал, чтобы обеспечить свои тиражи, а потом для тех же тиражей и продаж сбрасывает его с пьедестала вниз. После «медового месяца» со СМИ наступил период безграничной дискредитации. Как только он возвысился до максимума, его начали поносить. СМИ изображали то, что они называли его истинным лицом. Тогда Ронни стал карикатурой на себя самого. И мне кажется, что когда о нем все хуже и хуже писали, это все больше и больше ломало его, наконец, он стал циником и говорил: «Во всяком случае, хорошо, что они хоть что-то говорят обо мне».
Стив Ганс продолжает, что такой ложный образ Лэйнга, нарисованный СМИ, рождал у него только противодействие. И, возможно, именно поэтому Ронни становился все более и более агрессивным, все больше и больше пил и вел себя излишне провокационно:
Ронни прекрасно знал, что он стал экраном для человеческих проекций и фантазий. Его постоянно расценивали как гуру. Конечно, в какой-то мере он и сам способствовал этому. Но мне кажется, что часто он совершенно сознательно стремился разрушить эту идеализацию, или групповой перенос. Когда он читал лекции или выступал с докладами, он, должно быть, ощущал, что тому поклонению, которое его окружало, необходимо бросить вызов, что люди должны оставить его. Ронни часто окружали люди, считавшие его носителем высшей мудрости. Но он всегда хотел общаться на равных. И это, на мой взгляд, привело к тому, что он сам себя изничтожил, сам принес себя в жертву, превратив себя в посмешище, в колосса на глиняных ногах. К сожалению, это лишь усилило его растущий культ. Кроме того, наиболее трезвомыслящие люди не могли увидеть истинного смысла сказанного им, поскольку он говорил на не вполне академическом языке. Ронни говорил напрямую, на основании опыта, прямо от сердца, но они не могли этого услышать [487] .
487
Redler L., Gans S., Mullan
Но примечательно здесь и еще одно. Кто бы ни говорил о Лэйнге – о Ронни или об Р. Д. Лэйнге, – он неизменно попадает во власть мифов, фантазий и проекций. Он разделяет или опровергает их, возможно даже создает новые, но не может избежать неискренности. Лэйнг стал мифом, образом, фигурой, за которым и разглядеть Ронни практически нельзя. Все его биографии, включая и биографию его сына Адриана, предвзяты и часто выдают интерпретацию за факт, все исследования грешат пристрастностью, все свидетельства друзей, знакомых и «очевидцев» окружены яркой эмоциональной оценкой. Нельзя даже узнать, каковы на самом деле были отношения с родителями, каково было детство, как шла семейная жизнь. Ничего вообще нельзя сказать о жизни Лэйнга после 1965 г. – слишком много интерпретаций, сквозь которые не видно ничего. Все лгут. В этом хоре обманутых и отверженных, обиженных и восторженных, каждый из которых пытается доказать, что только он видел то лицо, которое скрывалось под маской, практически невозможно оставаться нейтральным. Так уж всегда оказывается, что приходится выбирать между следованием за идеалами и устремлениями Ронни Лэйнга и копанием в грязном белье Р. Д. Лэйнга. В первом случае есть опасность, что через какое-то время Ронни станет гуру и учителем, великим и гениальным психиатром и провидцем, т. е. вновь превратится из человека в миф, во втором случае ты заранее признаешься в поражении и в этой изначально проигрышной стратегии пытаешься найти хотя бы крупицу истины, в обоих случаях – будешь пристрастным. Эта книжка, как и много других, – попытка балансировать, причем балансировать, изначально зная, что все равно упадешь.
Эндрю Коллир, подчеркивая противоречивость идей и деятельности Лэйнга, отмечает, что при обращении к его фигуре «в конце концов, нужно выбрать, чего мы хотим от Лэйнга» [488] . Эту же мысль высказывает М. Томпсон, который задается вопросом:
Что мы можем сказать о человеке, который имел власть над миром и одновременно презирал славу и даже почитателей, которые ему дарили ее, о человеке, который одновременно и добивался известности и сторонился ее? <…> Лэйнг продолжает быть тайной, покрытой мраком. Даже его самые близкие друзья приходили в замешательство от его крайне противоречивого характера. Способный к необычайной теплоте и чувствительности – что и лежало в основании его экстраординарного клинического успеха, – Лэйнг был крайне провокационен, он наслаждался разрушением своей благочестивой репутации, что иногда приводило к разрушительному эффекту [489] .
488
Collier A. R. D. Laing: The Philosophy and Politics of Psychotherapy. P. 196.
489
Thompson M. G. Preface // The Psychoanalytic Review. 2000. Vol. 87, № 4. Special Issue. P. 477.
Лэйнг одновременно был всем тем, что о нем говорили, и ничем из этого. «Лэйнг, – отмечает Л. Кларк, – всегда оставался чужаком по отношению к своей первой семье, разумеется, к психоанализу (к которому он относился очень противоречиво), к медицинскому истеблишменту, который, в конце концов, исключил его из своих рядов» [490] . «Одного-единственного Лэйнга никогда не существовало. Его „я“ было раздроблено, как ни у кого другого» [491] , – подчеркивает Дж. Клэй. Но, несмотря на всю свою раздвоенность и способность вмещать в себя противоречия, Лэйнг был целен, и эта цельность – одна из черт, которая выделяла его и придавала ему шарм и привлекательность. Джон Хитон, его сотоварищ по Филадельфийской ассоциации, вспоминает:
490
Clarke L. The Time of the Therapeutic Communities. P. 109.
491
Clay J. R. D. Laing: a Divided Self. P. 82.
Уже при первой встрече с Ронни меня поразил его стиль; он выделялся из-за его совершенно уникального стиля бытия. Это было связано не просто с манерой одеваться, музыкой, которую он любил, его речью, тем, как он выглядел, и его циничным и порой безжалостным юмором; скорее, его стиль выражал что-то очень важное [492] .
Психиатр-маргинал и классик психиатрии
Лэйнг был психиатром. Он был врачом по образованию, проходил специализацию по психиатрии, несколько лет работал в психиатрических больницах и, что самое главное, всю жизнь говорил о проблемах психической патологии.
492
Heaton J. M. On R. D. Laing: Style, Sorcery, Alienation The Psychoanalytic Review. 2000. Vol. 87, № 4. Special Issue. P. 511.
Вне зависимости от отношения к его идеям, он был известен психиатрам и врачам по всему миру и, так или иначе, стал классиком. Говоря о себе как о фигуре науки, сам Лэйнг отмечал:
Я стал именем, известным любому интеллигентному человеку, любой читающий образованный человек, по крайней мере, что-либо слышал об Р. Д. Лэйнге, может быть, читал «Разделенное Я», «Узелки», «Политику переживания» или «Мудрость, безумие и глупость», что-то из этого. Они используются в различных областях: на филологических и философских факультетах, в социологии и антропологии, а также в психиатрии, – по крайней мере, я мог бы стать экзаменационным вопросом [493] .
493
Mullan B. Mad to be Normal. P. 350–351.