Россия и Германия: вместе или порознь?

Кремлев Сергей

В прямом конфликте если кто и победил бы, так тот же Гитлер. А если бы даже победил и Капитал в чистом виде, то лишь такой кровавой ценой, что об экономическом росте не приходилось бы и мечтать.

Так или иначе, но власть в Германии надо было передавать в руки Гитлера, и если элита тянула бы с этим еще полгода или год, то все равно власть пришлось бы отдавать тому же Гитлеру и НСДАП, но уже в условиях большей поляризации общества и большего общественного ожесточения.

21 ноября Гинденбург принял Гитлера вновь. И предложил ему провести

консультации о создании правительства во главе с лидерами НСДАП при опоре на парламентское большинство.

23-го Гитлер вежливо отказался. Канцлером остался фон Папен. Но Папен — отставной подполковник Генштаба, с тридцати лет подвизавшийся в консервативном «Геррен-клубе» («Клубе господ»), уже понимал, что ему не удержаться, потому что ему уже не удержать страну.

Не было на это шансов и у нового канцлера генерала фон Шлейхера, сменившего Папена 3 декабря 1932 года.

А 16 декабря фон Папен в «Геррен-клубе» беседовал с банкиром из банкирского дома Штейна бароном фон Шредером:

— Господин барон, я считаю разумным ходом провести свою доверительную беседу с Гитлером.

— Хорошо, — сразу согласился Шредер, — я передам это Кепплеру. А где вы считаете удобным провести эту встречу, если Гитлер на нее пойдет?

— Ну, выбор я оставляю за ним.

Шредер задумался, потом предложил:

— Думаю, это можно будет устроить в моем особняке в Кельне: Как на это посмотрите вы?

— Я заранее вам благодарен за гостеприимство.

4 января 1933 года Гитлер и Папен встретились. Вначале Папен предложил фюреру место вице-канцлера в кабинете Шлейхера. Но «парламентская» возня была Гитлеру ни к чему. Он шел не к участию во власти, а к власти.

30 января 1933 года он ее получил.

Деньги хотя и могут многое, не могут всего. Политика имеет дело с массами, и умение найти к ним путь, уверенность в таком своем умении значили для успеха германского политика тех лет не меньше, чем финансовая поддержка.

Вот почему Гитлер не кривил душой, признаваясь: «Движение коричневорубашечников в Германии не смогло бы возникнуть без движения чернорубашечников в Италии. Один тот факт, что дело может удасться, дало нам огромный толчок. Я не уверен, смогли бы мы удержаться, если бы марксистам удалось тогда взять верх над Муссолини».

Но вдохновляющий пример — примером, а Гитлер не удержался бы и в том случае, если бы он игнорировал или не оправдал чаяния масс германского народа.

Уже после его прихода к власти знакомый нам эмигрантский писатель Михаил Осоргин писал Горькому в Москву: «Муссолини говорит от имени своего, своей страны и пролетариата. Гитлер также говорит от имени пролетариата. Оба твердят о социальной справедливости, о праве на труд, о принадлежности государства трудящимся, о представительстве профессиональных организаций в управлении страной, о строительстве, о мире всех народов, об уничтожении рабства во всех видах, в том числе экономического. У всех вождей идея одна — строить крепкую государственность, подавляя личность

гражданина. И над Европой реет знамя так называемого государственного социализма».

В социальной жизни Осоргин разбирался хуже некуда. Однако чутьем писателя он кое-что уловил и верно...

«Тоталитарные» Гитлер и Муссолини в своих речах говорили о том, о чем «демократические» Болдуин и Чемберлен, Эррио и Поль-Бонкур, Даладье и Рузвельт (даже Рузвельт!) и не заикались!

И вот ведь как получалось, уважаемый мой читатель! Осоргин брюзжал по поводу «тоталитаризма», в том числе и советского, живя в «демократическом» Париже.

А там в конце 1930-х годов из всех крупнейших европейских столиц рождалось наименьшее число детей — 11 на тысячу жителей.

Ненамного обгоняли парижан лондонцы и нью-йоркцы.

«Тоталитарный» же Берлин занимал вторую позицию с четырнадцатью новыми маленькими берлинцами на тысячу уже имеющихся.

«Тоталитарная» Москва ушла вообще в решительный отрыв, прибавляя к каждой тысяче взрослых по 28 младенцев. Впрочем, для СССР и это был не рекорд: в Баку их прибавляли по 34!

«Гуманиста» и «любителя молодежи» Осоргина тут щелкала по носу сама жизнь: «веселый» Париж оказывался не таким уж веселым и любвеобильным для рядового человека труда.

А разве не прав был Геббельс, когда говорил о буржуазном искусстве? Вот его слова: «Искусство не видело народа, не видело общности, не чувствовало с ним никакой связи, оно жило рядом с эпохой и позади народа, оно не могло поэтому отразить душевные переживания этой эпохи и волнующие ее проблемы и только удивлялось, когда время шло мимо».

В 1940 году на Капри Альберто Моравиа написал сатирическую антифашистскую книгу «Маскарад»...

Почти через 20 лет реальной истории он рассказывал корреспонденту газеты:

— Мы вели настоящую войну с фашизмом, с цензурой... Я представляю свою рукопись на контроль в министерство народной культуры. Цензор сомневается и передает ее заместителю начальника управления, тот — начальнику, а тот — министру...

— И?

— А министр — Муссолини!

— И вас вызвали на ковер?

— Ничего подобного!

— ??

— Муссолини приказал опубликовать книгу.
– Ну?

— Он был неплохим человеком.

Корреспондент был ошарашен:

— Вы понимаете, что данное интервью будет опубликовано за границей? А там отношение к Муссолини — сами знаете какое...

И Моравиа пожал плечами:

— Мы-то знаем Муссолини. Думаю, это не делает нас фашистами. Самой большой его ошибкой было дремучее непонимание внешнеполитических проблем. Если бы его внешняя политика была такой же умной, как внутренняя, то думаю, он и сейчас был бы дуче...

Уважаемый читатель! Мне кажется, что одна эта последняя мысль (точнее — констатация современника эпохи) стоит томов «цэка-капээсэсных» монографий об «итальянском фашизме»... Да и о «германском фашизме» тоже. Не так все это было, повторяю, просто и однозначно...