Россия и Германия: вместе или порознь?
Шрифт:
Обращаю твое внимание, уважаемый читатель, на вот какой тонкий момент в этих раздутых обстоятельствах...
Как государственный деятель, Литвинов говорил в интервью вполне верные слова. То есть, он говорил то, что обязан был говорить, если стремился к укреплению государственных позиций и мощи СССР.
Но как выглядел при этом Литвинов, большевик-революционер? Ведь политические интересы буржуазной, капиталистической Франции и пролетарской Советской России в любой точке земного шара были прямо противоположны! Франция стремилась к сохранению капитализма, СССР — к его историческому краху. И борьба против СССР
Однако с французами Литвинов мог, оказывается, говорить без революционной запальчивости. Такая линия, повторяю, была с позиций обеспечения государственных интересов верной. Но почему-то в отношениях с немцами государственного деятеля подмывало, как правило, на «р-р-еволюционную пр-р-инципиальность».
Почему?
Ведь реальности мира были таковы, что идея «мирового пожара» становилась для СССР вот уж и впрямь все более отвлеченной. Она все более начинала прямо угрожать интересам первого государства социализма. Лучшим способом распространения социализма по миру становилось создание в СССР общества подлинного благоденствия трудящихся. Изобильный, развитой СССР был бы самым лучшим аргументом за социализм.
Это хорошо понимал Сталин. Для него мировой коммунизм все более становился инструментом укрепления СССР.
Троцкий и троцкисты смотрели на СССР иначе — как на базу «мировой революции».
А что же Литвинов?
От Литвинова, как официального руководителя советской внешней политики, тут зависело немало. В то время Сталин был занят по горло внутренним строительством страны, а в делах внешних полагался на Литвинова, на «Папашу».
Старый революционер, агент «Искры», друг знаменитого боевика партии Камо, выходец из брест-литовской еврейской семьи, Меер Баллах (Максим Литвинов) после Октября пошел по дипломатической стезе. Телеграммой первого после революции наркома иностранных дел Троцкого Литвинов назначался первым нашим полпредом в Англии, где он жил тогда с женой.
С тех пор Максим Максимович делал для укрепления позиций СССР вроде бы и немало. Однако на свой манер... Сложная это была натура, да и Советский Союз виделся Литвинову во многом как надежда мировой революции. Образ мыслей чисто троцкистский, и уже поэтому душа Литвинова была отдана очень, очень потаенно не Сталину, а Троцкому. Хотя ни в каких оппозициях он никогда не состоял. Тут его всегда выручало чутье дипломата.
Не был он лишен и другого чутья — местечкового. Вот его ближние люди в Наркоминделе: историк Ротштейн, главный секретарь НКИД Гершельман, личная стенографистка Ривлина... Впрочем, традиция тут была давняя. Еще во времена первой русской революции его личной связной была Рахиль Розенцвейг, а в 1908 году в Лондоне он пропадал в аристократическом особнячке выходца из России коммерсанта Вольфа Лейбовича Файтельсона.
С тех пор Литвинов и тяготел к Франции, Англии, да и вообще к англосаксам. Были тому и глубокие личные причины. В 1916 году, в возрасте сорока лет, еще безвестный, полнеющий рыжеватый «русский нигилист-эмигрант» женился на юной англичанке из «приличной семьи», внучке полковника английской армии, обещающей романистке Айви Лоу, высокой, стройной брюнетке с подвижными чертами лица и влажными темными глазами.
Итак, любовь к «английскому» имела у Литвинова воплощение вполне материальное, причем приятно осязаемое. Хотя
Как практического политика, Литвинова конечно же заботила судьба Советской власти. Тем более, что без фактора СССР оказывались под вопросом судьбы западных «демократий». А они — судьбы Англии, Франции, судьба Европы — волновали Литвинова все больше, потому что с годами в Максиме Литвинове все более выступал Меер Баллах... Революционера-ленинца заслонял счастливый муж англичанки Айви, друг француза Эдуарда Эррио и, как сказано, скрытый троцкист.
Не меньшее значение имел тут, пожалуй, и «фактор крови». Немец Гитлер во главе Германии для еврея Валлаха был неприемлем. А к власти шел Гитлер.
Конечно, Литвинов уже во времена Чичерина расходился с последним во взглядах на то, что важнее для России — Германия или Франция? Теперь же, сменив Чичерина на посту наркома, Литвинов тем более не колебался... Иметь добрые отношения с Германией Гитлера он не хотел, даже если Германия именно на Гитлере останавливала свой выбор.
Отношения с Францией, с Англией и США Литвинов был готов строить (и изо всех сил пытался строить!) на нормальной межгосударственной основе. Хотя первые две страны были явно заинтересованы в нашем сырье, и мы легко имели с ними положительный торговый баланс даже без особых дипломатических усилий. Нашу политическую систему элита «демократического» Запада ненавидела, однако без закупок сырья в СССР Европе пришлось бы несладко.
Штаты, крупнейшая держава Капитала, неплохо жили и без нас, не признавали СССР официально, и с ними была более правильной скорее жесткая линия. Американцы — прагматики. Если какие-то их положительные шаги в сторону СССР были им выгодны, они их совершали и без реверансов Наркоминдела. А уж если выгодой не пахло, как говорится: извините!
Во всех трех основных странах бывшей Антанты, то есть в США, в Англии и во Франции, был силен антисоветизм, не говоря уже об антикоммунизме. Литвинов закрывал на это глаза, и это становилось политикой его наркомата. Зато наши отношения с Германией, теснейше связанной с нами экономически, Максим Максимович все более и более политизировал.
С малозначащей для нас Францией Баллах вел себя как государственный муж, подавляющий эмоции во имя дела. А с жизненно важной для нас Германией — как непримиримый революционер, не желающий никаких компромиссов с «классовым врагом».
Причем еще до прихода к власти нацистов Литвинов заранее упреждал ситуацию и заранее закладывал основу непрекращающегося, затяжного взаимного охлаждения. Уже этим он предавал интересы СССР и наше мирное будущее.
Германия шла к Гитлеру?
Да...
Гитлер был полон антисоветских предрассудков?
Да!
Так что должно было стать долгом советской дипломатии? Конечно попытаться рассеять предрассудки и предубеждения. Удалось, не удалось бы это великое дело — вопрос другой. Но пытаться надо было!
Настойчиво, до последней возможности.
Иначе нам грозила война.
А вместо терпеливого разъяснения заблуждений немцев когорта Литвинова размахивала статьями нацистских «Ангриф» и «Фолькишер Беобахтер», упрямо цитировала одну и ту же главу о России в давно написанной «Майн Кампф».