Россия и мусульманский мир № 8 / 2013

Коллектив авторов

Кроме того, несмотря на объективно возникшую потребность в преодолении униполярности (в связи с появлением де-факто политических и экономических альтернатив новому мировому порядку США), никто из ведущих государств мира (даже КНР) не осмеливался напрямую заявить Вашингтону о необходимости поделиться глобальным «контрольным пакетом акций». Эту миссию взял на себя В.В. Путин во время своей мюнхенской речи 10 февраля 2007 г., в которой он заявил о недопустимости сохранения мировой монополии Вашингтона в современных условиях: «Сегодня мы наблюдаем почти ничем не сдерживаемое, гипертрофированное применение силы в международных делах, военной силы, силы, ввергающей мир в пучину следующих один за другим конфликтов. В результате не хватает сил на комплексное решение ни одного из них. Становится невозможным и их политическое решение. Мы видим все большее пренебрежение основополагающими принципами

международного права. Больше того, отдельные нормы, да, по сути, чуть ли не вся система права одного государства, прежде всего, конечно, Соединенных Штатов, перешагнула свои национальные границы во всех сферах: и в экономике, и в политике, и в гуманитарной сфере – и навязывается другим государствам. …И это, конечно, крайне опасно».

Одновременно была заявлена главная идея новой российской внешней политики: отныне окрепшая Российская Федерация станет претендовать на свою долю в мировом глобальном «акционерном обществе» и будет жестко отстаивать свои интересы, исходя из величины своего «пакета».

Можно выделить основополагающие принципы стратегии участия России в «глобальном АО». Прежде всего, это прагматичное и жесткое отстаивание своих прав на влияние в мире, соответствующее проценту «контролируемых акций», в диалоге со своими международными партнерами. Так, например, в этой связи нельзя не отметить жесткую, но в рамках международной процедурной практики, реакцию Москвы при ее проверке на «уступчивость» в войне «08.08.08», когда с подачи США режим Михаила Саакашвили поставил под сомнение авторитет России не только в Закавказье, но и на Кавказе в целом. В этой ситуации поддержка Южной Осетии и Абхазии со стороны Москвы стала фактически вынужденной, поскольку их «сдача» угрожала стабильности ситуации в регионе и была чревата вытеснением оттуда России. При этом стоит отметить, что сила, использованная в данном конфликте, в целом была дозированной. Несмотря на призывы российских «ястребов» «жестоко покарать агрессора», «взять Тбилиси» и пр., данные боевые действия не превратились в войну с грузинским народом, а стали лишь демонстрацией готовности России взять на себя ответственность за стабильность ситуации на постсоветском пространстве.

Тесно была взаимосвязана с вышеуказанными событиями и активизация России в рамках ОДКБ, который она стремилась (и стремится) превратить в мощный военно-политический блок, в оплот защиты постсоветского пространства от «рейдерства» со стороны США и Евросоюза. При этом также прагматично учитывается, что большинство постсоветских государств заинтересованы в материальной поддержке со стороны России, обеспечиваемой в том числе и по линии евразийского экономического партнерства.

Кроме того, с учетом объективного роста протестных настроений руководство стран «пророссийского пула» держит в уме возможность силовой поддержки со стороны ОДКБ в случае внутренних вызовов стабильности (массовых беспорядков, путчей, «цветных революций»).

Еще один принципиальный момент связан с последовательным отстаиванием Россией (например, в период «газовой войны» с Киевом в январе 2009 г.) приоритетов своей энергетической политики. Так, с одной стороны, отечественная элита стремилась избавиться от «посреднических фирм» в лице Украины и Белоруссии, которые своими регулярными демаршами лишь затрудняли энергодиалог с ЕС, а с другой – приглашала к широкому сотрудничеству европейский бизнес через реализацию проектов «Северного» и «Южного» потоков. Другое дело, что контрагенты не всегда желали учитывать отечественные интересы и вместо укрепления партнерских связей зачастую старались навязать Российской Федерации либо заведомо невыгодную Энергетическую хартию, либо «диверсификацию поставок сырья» в обход России. Отсюда и жесткость позиции Москвы в защите своих нефтегазовых приоритетов.

Характерной чертой стратегии участия в «глобальном акционерном обществе» является и отказ руководства России в 2000-х годах от эмоциональности и иррациональности в своих внешнеполитических действиях. Оно старалось придерживаться общепринятых правил игры, апеллировать в своих внешнеполитических маневрах к международной практике и международному праву, не стремилось в отличие, например, от ряда инициатив Уго Чавеса или Ким Чен Ира шантажировать своих «соакционеров». Определяющим здесь стал принцип возможностей: если есть возможность перехватить «по закону» у конкурентов какой-либо бизнес-актив, Россия это делала.

Это же касалось и взаимодействия в рамках Содружества Независимых Государств. В 2000-е годы Россией был взят курс на достижение прагматизма в отношениях с внешнеполитическими партнерами, в том числе и в СНГ.

С одной стороны, такой курс выглядел вполне оправданным: методы «задабривания» и «покупки лояльности», используемые в 90-х годах, принесли весьма плачевные результаты. Выработав у партнеров «хватательный рефлекс» и спровоцировав с их стороны паразитическое отношение к себе, Россия не только не сумела закрепиться в этих государствах, но и допустила их постепенный дрейф в сторону Запада. С другой стороны, российская элита учитывала, что, если страна претендует на статус великой державы, то ей в любом случае нельзя отказываться от контроля над зоной своих национальных интересов, которой, без сомнения, является постсоветское пространство. При этом страна должна быть готова и к определенным «тратам», только уже в качестве компенсации не за абстрактную «любовь», а за вполне конкретные взаимные уступки. Соответственно, «геополитические амбиции не должны игнорировать экономические интересы и политические реалии. Российская Федерация стремится… обрести новое равновесие и занять более высокое место на ставшей уже глобальной арене. Из сказанного следует необходимость поддержания баланса между амбициями и ресурсами, вложениями и приобретениями. Критерием при этом могут служить лишь национальные интересы самой Российской Федерации».

Прагматизм России предполагает и ее обязательное встраивание в систему международных институтов, чтобы не отдавать их на откуп своим конкурентам, через глобальные структуры отстаивать свои интересы и доносить свою позицию до международного сообщества. Поэтому наша страна принимает участие не только в работе таких «нейтральных» организаций, как ООН, но и активно сотрудничает со своими традиционными критиками вроде ОБСЕ, Еврокомиссии и пр.

Еще одной и, пожалуй, главной, чертой стратегии участия в «акционерном обществе» является борьба за признание России равноправным партнером со стороны мировых стран-лидеров. И хотя на Западе зачастую преобладает негативный подход к этому вопросу, обусловленный, с одной стороны, историческими комплексами (вроде «Русские идут!» или «О чем можно договариваться с варварской Россией?»), а с другой – скепсисом относительно современного состояния нашей страны (она-де «не является больше сверхдержавой»). Но у нас все же имеется масса «конкурентных преимуществ» – начиная от наличия мощного арсенала ядерных вооружений и заканчивая огромной ресурсной базой.

Несмотря на критику со стороны оппозиции, идеологические тренды «суверенной демократии» (соединение «патриотических» и «либеральных» ценностей) и «участия в глобальном акционерном обществе» (примирил «западников» и «автаркистов») были в целом позитивно восприняты и гражданами, которые нуждались на тот момент в утверждении стабильности под контролем сильной, ответственной и консолидированной власти. Одновременно населению импонировал стиль «драйва», являвшийся составной частью идеологического проекта «суверенной демократии». Именно с этим был связан рост стихийно-патриотических настроений, наблюдавшийся в российском обществе вплоть до конца 2008 г.

Этот вид патриотизма имел мало общего с традиционными патриотическими воззрениями с их «любовью к родному пепелищу и отеческим гробам». «Стихийный патриотизм» базировался на совершенно иных основаниях. В частности, он был современным (предполагал движение вперед с учетом достижений технического прогресса), агрессивным (хотя такая его энергия была направлена в основном «вовне»), иррациональным (по принципу «главное ввязаться в драку, а дальше порвем всех»). Подобный общественный энтузиазм подпитывался соответствующим информационным и культурно-творческим «креативом», начиная от фильма «Брат-2» и кончая песней Глюк'oZы «Танцуй, Россия, и плачь, Европа». Также подобный настрой пронизывал практически все форумы на Селигере, которые с середины первого десятилетия 2000-х годов стали проводить прокремлевские молодежные движения.

Одновременно режим «иллюстрировал» эффективность «суверенно-демократической» политики громкими достижениями и масштабными победами. Так, наивысшей точкой «стихийного патриотизма» граждан России стал период 2007–2008 гг. Именно тогда Россия, как в былые годы, громит статусных противников на спортивных аренах (чемпионат мира по хоккею, чемпионат Европы по футболу и баскетболу и пр.), в стране скачкообразно растет уровень материального благосостояния, инициируются и реализуются мегапроекты (Олимпиада в Сочи, форум АТЭС, чемпионат мира по футболу, «Северный» и «Южный» потоки и пр.). Но пиком популярности власти и постулируемой ею идеологической конструкции становится война с Грузией в августе 2008 г.: российское общество с неподдельным восторгом восприняло «легкий» разгром войск Саакашвили и признание Абхазии и Южной Осетии в качестве суверенных государств.