Россия молодая (Книга 2)
Шрифт:
– Кто таков?
– спросил он наконец.
– Велено никого сюда не пускать, все едино таскаетесь с утра до ночи. Чего надо?
– Прочти, Федор Матвеевич! Да нынче и прочти - до господина Иевлева касаемо, - настойчиво сказал Молчан и положил челобитную на корабельный чертеж перед Федором Матвеевичем.
– Прочти и погляди - подписано кровью.
Апраксин швырнул циркуль, сел, потянулся за трубкой, но не дотянулся, - рука его так и повисла над столом. Долго, медленно, слово за словом читал и перечитывал он повесть о страданиях и пытках, о вымогательствах и насилиях, о дыбе
– Кто писал сей лист?
– спросил он погодя.
– Многие двиняне.
– Не Крыков капитан?
– Не Крыков!
– помедля ответил Молчан.
И опять ему показалось, что его ответом Апраксин доволен.
– Точно ли ведаешь, что не Крыков?
– Ведаю, что не он.
– Врешь!
– Врать не обучен!
Взгляды их встретились, оба помолчали. И, зная, что поступает умно и правильно, Молчан произнес:
– Сия челобитная, коли в руки государевы попадет, много может облегчить участь капитан-командора нашего Сильвестра Петровича Иевлева...
– Тебе-то что до него за дело?
– спросил Апраксин.
– А такое мне до него дело, что под ним мы и шведского воинского человека на Двине побили, он из крепости, мы с острову. Про высадку шведов слышал? Как на острове те шведы побиты мужичками некоторыми были? Слышал? Вот в те поры мы и узнали Иевлева Сильвестра Петровича...
– Что в Архангельске говорят? За какие грехи он в узилище брошен?
– И он схвачен и Рябова-кормщика ищут не за грехи, а за правду...
– Так все и говорят?
– Все, да что в сем проку? Иноземцы, слышно, на него написали сказку, будто шведского воинского человека с почестями в цитадели принял; сам будто изменник и кормщика ради изменного дела послал к шведам на корабли...
– Есть ли такие, которые сему верят?
– Таких не знаю.
Опять помолчали. Федор Матвеевич вдруг спросил:
– Ты-то сам кто таков?
– А то тебе и ни к чему, Федор Матвеевич!
– ответил Молчан.
– Назовусь - ни хуже, ни лучше не станется. Проходимый я человек, и вся недолга.
– Беглый?
– Ну, беглый!
– От кого беглый?
– Беглый я от господина Зубова, который у тебя в столовом покое вино пьет. От него я беглый.
– И видел его, как ко мне шел?
– Видел, Федор Матвеевич.
– А все же пошел?
– Пошел.
– Может, он тебя и не помнит?
– Он не помнит, люди его помнят.
– Для чего ж ты шел?
– Челобитную нес. Не мои слезы, не моя кровь. Нес - и донес.
– А далее что будет?
– Там поглядим...
Федор Матвеевич с любопытством еще посмотрел на Молчана, спросил:
– Не моряк?
– Вроде бы и нет.
– Зря!
Он кликнул человека,
– Ежели в столовом покое остановят сего негоцианта, скажи: некогда ему. Понял ли?
Солдат сказал, что понял, но Павел Степанович видел по его глазам, что ему невдомек, о чем идет речь...
Застолье в столовом покое стало еще веселее: два помещичьих недоросля плясали под рожечную музыку, офицеры, здешние дворяне, корабельные мастера-иноземцы хлопали в ладоши, топали ногами, улюлюкали. Зубов стоял у двери, отхлебывая мед из кубка, не мигая смотрел на Молчана. Павел Степанович помедлил, но солдат-провожатый слегка подтолкнул его в спину, молвя:
– Иди, иди, господин купец, иди веселее...
За спиною князя в сизом табачном дыму стояли неподвижно, словно неживые, его люди, челядь в малиновых туго перепоясанных кафтанах здоровые, сытые. А Фаддейки не было - он ждал во дворе...
– А ну, купца пустите!
– молвил солдат за спиною Молчана, - а ну, поживее. Некогда господину гостю...
Князь, покосившись, слегка посторонился, солдат сказал вслед Молчану, что вот-де и вся недолга, и тотчас же Павел Степанович увидел Мирошникова, который пятился перед ним во дворе. Со всех сторон на него двигались зубовские люди, лунные блики прыгали по их лицам, и кинжал, который он держал в руке, теперь не мог ему помочь.
Он подался назад - и к забору, его тотчас же настигли и сбили с ног. Почти в это же мгновение княжеская челядь покрыла его дерюгой, чтобы он малость призадохнулся, и стала бить его сапогами. Потом его кинули на подводу и повезли до завтра в воронежскую усадьбу князя. Тут было и свое узилище, и погреб с дыбою, и палач для крепостных...
Поздней ночью Молчан очнулся, попил из корца воды, стал думать, как помочь своей беде. И вдруг спохватился - где рябовские золотые?
Золотые оказались в сапогах, княжеская челядь его не разула.
Попив еще воды и отдышавшись, Молчан подполз к дверям и окликнул караульщика.
– Чего тебе?
– спросил грубый голос.
– Взойди!
– попросил Молчан.
– Эва!
– сказал караульщик.
– Взойди! Хитер-бобер! Не велено нам.
– Серега, что ли?
– хитро спросил Молчан.
– Серега давеча сменился.
– А тебя как величают? Лукашкой, что ли?
– гадал Молчан.
– Семка я...
– Гордеевский, что ли?
– Не... Парфеновский...
– Парфеновский, Семка!
– радостно, шепотом сказал Молчан.
– Родня, ей-богу родня! Да ты, небось, крестником приходишься деду моему... Слышь! У меня золото есть. Много! Отпусти, отдам...
Семка усмехнулся, было слышно, как он почесывается за решетчатой дверью.
– Золото?..
– Ей-ей, золото!
– громче, смелее заговорил Молчан.
– Не отпустишь все едино достанутся деньги князю. А денег много, с ними чего хочешь делай. Женатый ты?
– Нет, не женатый...
– Вот и вовсе ладно. Со мной казаковать пойдешь. Ты только погляди...
Он просунул сквозь решетку монету, караульщик взял ее, подивился:
– И верно, золото...
– Думай, Семка. Как рассветет - поздно будет...