Россия молодая. Книга 2
Шрифт:
– Скоро тронется? – спросил лоцман.
– Скоро.
– Когда?
– Секотня. Или завтра. Совсем скоро.
– Вишь, чертов парень! – всердцах сказал Рябов. – Будет на том берегу куковать...
– Не приехал сын?
– То-то и оно, брат, что не приехал.
– Не приехал. А я рипу принес. Папа твой велел...
– Таисья-то Антиповна?
– Велел принести хорошей рипы. Я принес...
Опять помолчали. Рябов глядел на здания Адмиралтейства, возле которых на стапелях стояло новое судно.
– «Латока»! – произнес погодя дед Эйно.
– Нет, брат,
– «Латока»! – упрямо повторил старик.
– «Ладогу» еще конопатят! – молвил лоцман. – Я завчерашнего дня там был. А сия шнява именуется вовсе «Нотебург».
Финн надолго задумался. Оба молча глядели на Неву, с которой, как казалось Рябову, доносился шорох и треск. Но это только казалось – лед еще держался. Даже пешеходы с опаскою, а брели черными мухами от Адмиралтейской части к Петропавловской крепости, возле которой был расположен рынок, от Васильевского к Новой Голландии, где жили корабельные мастера-иноземцы. Но саней на льду Невы уже не было видно и скот больше не гнали на Морской рынок, что был против крепости с другой стороны Невы.
– Сильно пойтет! – сказал дед Эйно. – Польшой путет летокот...
Рябов не ответил, щурясь смотрел на строящийся дворец генерал-адмирала Федора Матвеевича Апраксина, на шпиль Адмиралтейства, возле которого в линеечку вытянулись трех– и шестиоконные домишки под черепичными, гонтовыми и соломенными крышами. Там, в этих домах, было отведено жительство и министрам, и офицерам, и посланникам, и генералам; там, в одном из этих домов, в случае ледохода мог остаться флота гардемарин Иван Иванович Рябов...
– Ну не чертов ли парень! – наконец сказал лоцман. – Другие еще когда из Москвы приехали, а ему там карты меркаторские занадобились. Так, вишь, ждет, сатана, сии карты...
– Такой, значит, служпа! – произнес дед Эйно. – Морской служпа.
Рябов не ответил; смотрел туда же, куда смотрел старик, – на морской штандарт, поднятый на государевом бастионе Петропавловской крепости ради воскресного дня. Желтое полотнище развевалось на холодном весеннем ветру и показывало двуглавого орла, который держит в лапах и клювах карты четырех морей: Балтийского, Белого, Каспийского и Азовского...
– Чертов парень, чертов парень, – неторопливо повторил дед Эйно. – Русский парень – такой парень. В нашей теревне там на взморье отин коворил сказку: жили мы тут жили, поживали мы тут поживали – плоко поживали. Изпу построим – она в полото укотит. Проваливается в полото. Еще трукую изпу построим – тоже в полото укотит. Вот пришел русский парень. Польшой парень, то самого непа – вот какой парень. Взял свою руку...
Эйно своими корявыми пальцами разогнул кулак Рябова – показал, как русский парень держит ладонь.
– Вот так. А на руке корот построил. Весь корот: тома, атмиралтейство, австерий, почт-тамт, пороховой твор, крепость, Невский першпектив. А кокта построил – поставил весь тот корот сразу на полото, польшой корот полото не мог сожрать. Не ушел корот в полото. Остался. Корот держится, отна изпа не тержится. Ты миешься?
– Я не смеюсь! – ответил Рябов. – С чего тут смеяться. Добрая сказка.
– Мияться не нато, – молвил Эйно. – Умная сказка.
– Ну, пойдем, дединька, – предложил лоцман, – заколеем тут на холоду сидеть. Может, моя хозяйка и прибралась в избе.
Эйно взял свою корзину с рыбой, Рябов широко распахнул перед ним калитку. В доме славно пахло лечебными травами, свежевымытыми полами, теплыми пирогами. Таисья приоделась, только волосы не прибрала – тугая, длинная коса ровно лежала вдоль спины и делала ее похожей на девушку, словно вернулись те давние времена на Мхах...
– Секотня приетет твой парень! – сказал ей дед Эйно.
– Да уж вовсе заждалась, дединька! – как-то громче обычного, с тоской в голосе сказала Таисья. – Два года не видела! Гардемарин уже; люди сказывают: малый с толком; худого про него не слышно, да только стосковалась вся...
И поставила на стол завтрак: миску каши, хлеб, кринку молока, а сама стала разбирать рыбу.
– Ты-то что ж не садишься? – спросил лоцман.
Она вздохнула, не ответила.
– Мост бы поставить через Неву, – погодя сказал Рябов. – Вот дело бы было. А то как ледоход, либо ледостав – носа с острова не высунуть.
– Мост? – спросил дед Эйно.
– Мост.
– Нельзя мост! – молвил финн. – Такой мост не пывает.
Он доел кашу, похлебал молочка и, поклонившись хозяйке, пошел к двери. Таисья его окликнула, попросила не побрезговать хлебом-солью, как сын приедет. Дед Эйно поблагодарил, лоцман проводил его до калитки и опять постоял, глядя на Неву и томясь ожиданием. Потом прошелся вдоль пологого берега, покрытого ноздреватым снегом, из-под которого уже кое-где пробивалась жухлая прошлогодняя трава, – к усадьбе шаутбенахта Иевлева. Здесь были раскрыты ворота и во дворе возился с легкими санками Иевлева кучер – хитрый мужчина Елизар.
– Поджидаешь? – спросил он, заметив Рябова.
– Да вот... похаживаю. Что с санками делаешь?
– А надобно их в каретник поставить. Кончилось санное время...
Елизар подошел поближе к воротам и, сделав таинственную мину, негромко заговорил:
– Ты, Иван Савватеевич, поджидаешь, и у нас ныне некоторые на усадьбе вовсе очей не смыкали...
Лоцман пожал плечами, как бы говоря, что его это обстоятельство совершенно не занимает.
– Всю ноченьку, поверишь ли, всю так на окошке и просидела Арина наша Сильвестровна. В полушубок отцовский завернулась, платком замоталась и на лед глядит. Добро еще, адмиральша не проведала...
– А и болтун ты, Елизар! – с сердцем сказал Рябов. – Словно баба старая. Сразу видать, что солдатом не служил, таракан запечный...
Елизар не обиделся, а засмеялся:
– Я-то таракан, а тебе лестно! Мужицкого роду, да на адмиральской дочери женить. Как бы только благословила Марья Никитишна, да, вишь, сумнительно...
Рябов плюнул и зашагал прочь, обратно к своей избе. Тут он постоял немного, чтобы остынуть от злости, вошел в кухню и присел на лавке, возле Таисьи, которая, сложив руки на груди, смотрела прямо перед собою и о чем-то думала.