Россия молодая. Книга 2
Шрифт:
Кузнец все кашлял. Под серыми тучами, низко ползущими над Москвой, пронзительно кричало воронье. Старик воротник вздыхал, с жалостью смотрел на путников: уж очень были они измучены, ободраны, изъедены голодом и холодом.
– Какое ж ваше дело? – спросил Пафнутьич.
– Царя-батюшку ищем.
– А он вас, поди, дожидается. Для чего ищете-то?
– Для правды, дед. Пусти отдохнуть. Недужен сопутник мой, да и я притомился. Некуда нам более деваться. Останемся эдак без угла на Москве – живо схватят, тогда пропали...
Старичок
– Не больно щи-то твои наваристы, дединька! – сказал Молчан.
– С таком варил, – посмеиваясь, ответил Пафнутьич.
Пообедав, Молчан тоже прилег отдохнуть, а к вечеру, когда старик зажег копеечную свечку, путники доверили деду то, что не доверяли никому: рассказали про челобитную на воеводу Прозоровского.
Старик слушал, оглаживая своего драного кота, кот покойно мурлыкал. Молчан говорил, Кузнец, кашляя, ему подсказывал. По старой усадьбе покойного Родиона Кирилловича гулял сердитый осенний ветер, скрипел оторвавшейся ставней, выл в печных трубах, – здесь же, в воротной избушке, было тепло, тихо, пахло печеным хлебом, воском.
Выслушав обоих, старик сказал:
– Вам тут все внове, а я жизнь изжил, знаю. Правду-то не завтра отыщешь. Тую правду люди почитай что от рождения до смертного часа все ждут не дождутся...
– Мы не ждем! – перебил Молчан. – Мы за ней – ходим...
– Толк един, что ждать, что ходить. Родион Кириллыч, покойник, тоже на месте не сидел. И у Апраксина бывал, и к Меншикову Александру Данилычу наведывался, и к самому Головину доходил. Все горю-беде сожалеют, все душою помочь хотят, а вот как – того никто не знает. Погоди, говорят, Родион Кириллыч, – со временем разберемся. Со временем! А приехал от вас из Архангельска офицер – запамятовал, как звали, – сказывают люди, золота не жалел и от того, или от чего другого в большую силу взошел...
– Мехоношин? – спросил Молчан.
– Вроде бы так, Мехоношин. Обласкан сильно. И вотчину ему пожаловали, за его к царевой службе усердие, и холопей множество, и угодий – и земель и лесов... Золото – оно многое делает...
Кузнец переглянулся с Молчаном, сказал хрипло:
– Золото! Что золото? У нас и золото есть, не бедные...
– Вы-то?
– Мы-то, дединька.
Старик с сомнением покачал головою.
– Ты нам ход укажи! – попросил Молчан. – Ты нам человека с головою дай, за нами дело не станет... Ярыгу хитрого, дьяка умелого, мы не за спасибо – заплатим по чести...
И, рассердившись, достал далеко запрятанный кошелек, туго набитый золотыми монетами.
– Во! Гляди! Тут червонцев сот четыре с лишком...
Пафнутьич замахал руками,
– Не наши деньги! – круто сказал Федосей. – Для дела деньги! От сих денег жизнь зависит человека доброго...
– А сами-то вы злодеи, что ли? – тоже рассердился дед. – Вон дошли, что и вовсе покойники! С головою делать надобно...
Попозже, к ночи он надел треух, взял в руки посошок и отправился к хитрому дьяку, к которому не раз хаживал по поручениям покойного Полуектова. Сему дьяку решено было деньги не показывать, а дать червонец за совет. Еще малую толику серебра потратили на угощение – чтобы сиделось дьяку ладно и чтобы ушел восвояси веселыми ногами.
Дьяк был хитрый, востроносый, пучеглазенький, весь поросший белым цыплячьим пухом. На шее висела у него на ремешочке чернильница-пузырек, заткнутый тряпицей, в мешочке были чиненые перья, ножик, орленая бумага. Пил он много, ел – куда только умещалось, и при этом был костляв и тощ до того, что кафтан болтался на его плечах.
После водки и студня он отвалился к стене, наклонил набок тонкую шею, приготовился слушать. Федосей отпорол сверток, в котором была челобитная, бережно развернул лист, подал его дьяку. Тот, цмокая языком, вздыхая, прочитал, вскинул на Кузнеца выпученные блеклые глазенки, спросил – за чем же дело стало, когда челобитная написана да кровью подписи под ней выведены? Кузнец ответил, что дело за тем, как подать сию челобитную в государевы руки.
– То-то, как подать! – усмехнулся дьяк.
– Затем тебе и кланяемся! – сказал Кузнец. – Научи, будь отцом родным.
– Государя и на Москве-то ныне нет.
– Как же быть?
– Верного человека ищите!
– Где же его взять?
– То-то, где взять! – опять усмехнулся дьяк. – Тут ошибешься – и пропал, злою смертью помрешь. Небось, воевода ваш, князь-то Прозоровский, не пожалеет золотишка за сей лист. То в любом приказе ведомо. Схватит писец челобитную, да и поскачет к воеводе Прозоровскому... Думать надобно, потом делать...
Молчан вынул из кармана золотой, положил на стол перед дьяком. Тот попробовал монету на зуб, подивился, что шведская, спросил, откуда взята.
– От шведа и взята! – загадочно ответил Молчан. – Об сей денежке можно бы и сказку сказать, да недосуг ныне...
– А ты скажи! – попросил дьяк.
– Сказать, Федосей?
– Скажи! – ответил Кузнец. – Может, дьяк подобрее станет к делу к нашему...
Не торопясь, глухим голосом Молчан поведал дьяку историю подвига Рябова и спасения города Архангельска от шведского нашествия. Дьяк слушал, кивая, глаза его зажглись, губы задрожали, цыплячий пух на лице заходил ходуном. Шмыгая носом, он кинул монету обратно на стол, сказал смягченным голосом: