Россия - Век ХХ-й (Книга 2)

Кожинов Вадим Валерьянович

Мою ссылку на эпизод из собственной жизни могут воспринять как нечто несообразное - ведь речь идет об Истории, а не о личной, частной жизни отдельных людей. К сожалению, люди очень редко (или вообще не) задумываются о том, что их собственная, личная жизнь и само их сознание - неотъемлемая (пусть и очень малая) частица Истории во всем ее мощном движении и смысле. Людям кажется, что это движение и этот смысл развертываются где-то за пределами их индивидуальной судьбы,- или, вернее будет сказать, они именно не задумываются о том, что их, казалось бы, сугубо частное, "бытовое" существование насквозь пронизано Историей.

Взять хотя бы то тяжкое противоречие величия и нищеты страны, о котором шла речь. 24 июня 1945 года, в день торжественнейшего Парада

Победы, я вместе с тысячами людей стоял на набережной Москвы-реки у Большого Каменного моста, и когда до нас дошли возвращавшиеся по набережной с Красной площади шеренги фронтовиков, из всех уст согласно вырвался какой-то сверхчеловеческий - никогда в жизни более мною не слышанный ликующий вопль... И никогда больше не видел я солдат, идущих столь торжественным и вместе с тем столь вольным (ведь шли люди фронта, а не строя) шагом. Это было захватывающим душу и неопровержимым воплощением величия нашей Победы, нашей страны.

Но вскоре же, тем же летом 1945-го, я, тогда пятнадцатилетний, шел с ближайшим другом моей юности Евгением Скрынниковым (ныне - известный художник) по Калужской12 площади, а навстречу нам брели исхудалые дети в лохмотьях, безнадежно протягивая свои грязные ладошки к не имеющим лишнего куска хлеба или рубля встречным людям. И мой вольнодумный друг ядовито процитировал общеизвестную тогда фразу: "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!"

В то время этот "приговор" представлялся моему юному сознанию всецело справедливым, ибо слишком резко ударяли по глазам картины бедствий и голода, несовместимые с громкими обещаниями и славословиями. Я даже не пожелал тогда вступить в комсомол, хотя в Москве это было почти обязательным для моих сверстников, и стал "членом ВЛКСМ" только в двадцатилетнем возрасте, в 1950 году. Но об этом - ниже, а пока отмечу только, что юношеское - в основе своей чисто эмоциональное - восприятие резкого разрыва между тем образом страны, который внедряла официальная идеология, и реальным ее состоянием обусловило своего рода отторжение от современности. Я уходил от нее в средневековую Москву, пушкинскую эпоху, мир Тютчева, поэзию начала ХХ века,- из-за чего, в частности, категорически не принял известный доклад А. А. Жданова в августе 1946 года, где эта поэзия поносилась.

* * *

Но вглядимся в противоречие величия и нищеты. Со временем я начал сознавать, что дело обстояло гораздо сложнее, чем представлялось мне в юности. К сожалению, многие и до сего дня решают проблему и чрезвычайно просто и, так сказать, крайне сурово. В 1992 году в Париже была издана книга преподавателя истории Московского пединститута (ныне педуниверситета) В. П. Попова (родившегося, между прочим, как раз в 1945 году) "Крестьянство и государство (1945-1953)", в которой крайне низкие "нормы" распределения хлеба в послевоенной деревне объясняются по сути дела злой волей государства. В частности, приведен документ, согласно которому в 1945 году в Пензенской области на душу сельского населения выделялось всего 82,5 кг хлеба - то есть 226 г на день...19

Но ведь урожай 1945 года составил 47,3 млн. тонн20 - в два с лишним раза меньше, чем в 1940-м (95,6 млн. тонн),- из которых к тому же, как сообщает сам В. П. Попов, 16,9 млн. тонн было выделено в запасной фонд (с. 129), т. е. для потребления осталось всего 30,4 млн. тонн. Это значит, что на душу населения пришлось в среднем 178 кг на год, то есть всего 488 г на день. Если учесть, что сельское население так или иначе имело - в сравнении с горожанами и, тем более, с огромной армией (12,8 млн. человек в середине 1945 года) - дополнительные источники продовольствия (умело возделанные деревенские огороды, домашний скот и птица, рыбная ловля, собирание грибов, ягод и т. п.), вполне "справедливо" было превосходство - "за счет" сельских жителей - норм распределения хлеба среди горожан и солдат (от 300 до 800 г в день).

Правда, В. П. Попов возмущается не самой по себе столь ничтожной "нормой" выдачи хлеба жителям села, а тем, что, как он пишет, "государство располагало

необходимыми (выделено мною.- В. К.) запасами зерна, которые могло и было обязано использовать для помощи голодающим районам" (с. 129). Но это непродуманное и, прошу извинить за резкость, безответственное суждение; характерно, что в самом тексте В. П. Попова закономерно возникло "противоречие": он сам называет запасы "необходимыми", но тут же настаивает, что государство-де "могло" отменить эту "необходимость",- хотя тогда нельзя было не думать и о явной угрозе войны с недавними "союзниками", и о каком-либо стихийном бедствии, которое и в самом деле разразилось в следующем году в виде грозной засухи, и если бы "запасы" 1945 года были к середине 1946 года "использованы", то есть проедены, голод приобрел бы, наверное, совсем уж катастрофический характер...

А в предисловии к цитированной книге В. П. Попова, написанном А. И. Солженицыным, выражено крайнее негодование именно в связи с тем, что (см. выше) "признается "норма" потребления зерна колхозником - 200 граммов в день... Да была ли в истории где-либо, когда - такая власть: неуклонно ведущая свой народ к вымиранию?.." (с. 5, 6).

Из этих слов неизбежно вытекает, что власть, стремясь "выморить" народ, не давала ему якобы имевшийся у нее в достатке хлеб... Но, во-первых, в таком случае необходимо было объяснить, почему власть стремилась уничтожить крестьянство (без которого страна - да и сама власть - не могла бы существовать), а во-вторых, показать, куда же девали не предоставляемый народу хлеб?

На первый вопрос едва ли можно найти вразумительный ответ, но по второму вопросу в "обличительной" публицистике последнего времени не раз утверждалось, что хлеб пожирала "номенклатура".

В упомянутой книге В. Ф. Зимы о голоде 1946-1947 годов есть главка в духе этой самой публицистики - "Благополучие для номенклатуры", однако, опровергая, по сути дела, свой собственный обличительный запал, историк на основе бесспорных документов сообщает, что даже "руководящие работники... отнесенные... к 1-й группе" не очень уж объедались: "Хлеб ограничивался из расчета по 1 кг в день и не более", а "на среднем уровне управленческой пирамиды хлеб нормировался и выдавался по группам, приравненным к рабочим 1-й и 2-й категории" (с. 56. Выделено мною.- В. К.)

Притом нельзя не учитывать, что никакая власть не может допустить полуголодного состояния ее носителей, от деятельности которых зависит (хотя бы потенциально) весь ход жизни страны, а кроме того, "номенклатура" весьма незначительная часть населения; в известном резко критическом трактате Михаила Восленского "Номенклатура" подсчитано, что она составляла максимум 0,4% населения страны21, и, если каждый ее представитель в 1945-1947 годах получал в среднем "лишних" 500 г хлеба в день, отъятие и распределение среди населения в целом этих "излишков" дало бы совершенно микроскопический результат - примерно 2 грамма (!) хлеба в день на душу населения страны...

Да и вообще нет оснований говорить об особом "благополучии номенклатуры" в первые послевоенные годы (позднейшие времена - дело другое). Власть осуществляла, без сомнения, чрезмерные затраты на "большую политику", но, так сказать, в бытовой сфере режим строгой экономии соблюдался на всех уровнях.

В связи с этим позволю себе опять-таки сослаться на личный опыт. Незадолго до окончания мною (в июне 1948-го) 16-й московской школы рядом с ней начал заселяться жилой "спецдом" Совета Министров СССР, построенный по проекту знаменитого И. В. Жолтовского* (Большая Калужская ул.- ныне Ленинский просп., дом № 11). И в моем классе появились сыновья "номенклатуры", в том числе юноша с редким именем Рутений (уменьшительное Рута) Кабанов. Само его имя - деталь, так сказать, историческая, ибо в первые два десятилетия после 1917-го детей называли, в частности, "научно-техническими" именами: Рутений - это 44-й элемент менделеевской таблицы; отец Руты в год его рождения учился в Московском электромашиностроительном институте, а сей элемент имеет важное применение в электроприборах.