Чтение онлайн

на главную - закладки

Жанры

Россия входит в Европу. Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750
Шрифт:

Если раньше они изображали Россию в самых черных красках, то теперь, следуя собственным сиюминутным потребностям, придумывали идеальную страну, управляемую необыкновенным монархом. Четверть века отношения между Пруссией и Францией, с одной стороны, и Россией, с другой, были холодными и сдержанными, теперь же стороны сочли необходимым забыть о многом — о войнах со Швецией и Турцией, о войне за Польское наследство и о том влиянии, которое эти конфликты оказали на дипломатические отношения; очередной мираж, порожденный вступлением на престол молодой и красивой женщины, позволял устранить все трудности. Предполагалось, что новая императрица сумеет переустроить свою страну по заветам родителя, возродит доверие к ней и тем позволит ей наконец занять подобающее место на европейской сцене. Фридрих первым предложил новой императрице дружбу и попросил возобновить договор между двумя странами об оборонительном союзе {19} . [10] Философ из Сан-Суси строил политику с дальним прицелом; он сознавал, что, встав на путь модернизации, Россия непременно сделается частью европейской системы. Оборонительный и наступательный союз против Австрии был призван не только обуздать чересчур деятельную Марию-Терезию, но и способствовать дальнейшему расширению прусских владений. А Россия при этом прикрывала бы Пруссию на восточном фланге.

10

Предложение Фридриха звучало очень необычно потому, что прежде инициатива всегда исходила от России; так, в частности, было в 1726 году, когда, оскорбленные презрительным отношением Франции, русские сблизились с Австрией.

Двойной дипломатический прагматизм: Людовик и Фридрих

Прусский король порекомендовал

своему дипломатическому представителю сблизиться с главными участниками переворота — лейб-медиком Елизаветы Лестоком, голштинцем Брюммером, канцлером Воронцовым и, разумеется, с неизбежным Ла Шетарди. Рекомендации эти были, впрочем, совершенно излишними: названные лица и без того общались самым тесным образом. Гогенцоллерн не отдавал себе отчета в том, что в Петербурге его мечта о тройственном союзе Франции, Пруссии и России уже начала осуществляться в миниатюре прежде всякого вмешательства монархов; в этом случае личные отношения опережали большую политику. «Доброе согласие» между Францией и Пруссией, которого так жаждал Фридрих, уже сложилось на русской почве, и ему предстояло оказать существенное влияние на ход войн, сотрясавших Европу. Вскоре дружеские отношения посланников вошли в противоречие с позициями их правительств; монархи, как в Париже, так и в Берлине, вели двойную игру. Прагматические соображения побуждали их отзываться о Елизавете так же восторженно, как и о ее отце, однако отношение к России оставалось столь же настороженным, что и прежде. Фридрих рассуждал об «исконном непостоянстве и жадности русского народа» — пороках, которые на его взгляд, были в особенности присущи министрам и придворным {20} . Временами в душе автора «Анти-Макиавелли» пробуждался древний страх перед Московией, он боялся возвращения огромной северной страны к варварству и с ужасом представлял себе дикие орды, заполоняющие Германию. Тем не менее в 1742 году его письма к Мардефельду исполнены оптимизма, король надеется, что Россия будет развиваться и вольется в достигшую стратегического равновесия Европу. Флери, напротив, был уверен, что Россия очень скоро «вновь погрузится в хаос, от которого ее начал избавлять Петр I» {21} . Версаль льстил дочери Петра, не строя далеких планов. Елизавете предстояло способствовать росту влияния Франции на севере Европы, однако французы полагали, что пресловутое культурное отставание «Московии» не позволит ей участвовать в жизни цивилизованного мира наравне с другими странами. Версаль надеялся извлечь пользу из непрочного положения русского правительства; угроза нового переворота была призвана ослабить позиции Габсбургов, которые в нужный момент не смогли бы получить помощь с востока [11] . В России французы видели всего-навсего географическое и политическое захолустье.

11

Те же мысли высказывал маркиз д'Аржансон: «Согласен я также и с суждениями Вашими касательно России: все, что способствовать будет уменьшению монаршей власти в России и возвращению этой державы к прежнему варварству, послужит к пользе держав, с нею соседствующих. Ибо рост могущества и влияния, которым держава сия обязана была ловкости царя Петра I, лишь к тому привел, что венский двор усилился в ущерб спокойствию целой Европы» (Д'Аржансон к Дальону, 6 мая 1746 г. // ААЕ. СР. Russie. T. XLVIII. Fol. 219).

В первое время различие в политических подходах разных монархов не слишком проявлялось в поведении их представителей при русском дворе: Мардефельд и Ла Шетарди сообща противостояли противнику, воплощенному в лице посланников английского короля и венгерской королевы, будущей австрийской императрицы. В Петербурге, где международные конфликты воспроизводились в миниатюре, пруссаки и французы тесно сотрудничали и сообща искали новые пути; философические и стратегические соображения их государей, требования «реальной политики» с трудом прилагались к нравам двора, только что пережившего очередной государственный переворот. Монархи и министры, знавшие русский двор только понаслышке, не учли, что в столице России действовали особые законы и даже дипломаты, прибыв сюда, начинали приноравливаться к особенностям жизни в этой стране, раздираемой борьбой между старинными традициями и новшествами, которые железной рукой ввел Петр Великий. Французскому и прусскому посланникам случалось не доверять или завидовать друг другу, однако их связывала одна общая цель — любой ценой воспрепятствовать вмешательству России в дела Европы, а ради этого ничем не оскорблять самолюбия российской императрицы и ее придворных. Однако ход военных действий очень скоро расстроил все их хитроумные планы и разрушил согласие, царившее между французами, русскими и пруссаками.

Глава вторая.

ИНТЕРЕСЫ «РАЗЪЯТОЙ ЕВРОПЫ» {22} (1742–1744)

Не успела Россия избавиться от диктатуры проавстрийских министров, как на их место вознамерились встать французы [12] . Добродушная и миролюбивая Елизавета желала скорейшего прекращения войны со шведами. Она настаивала на соблюдении условий Ништадтского мира (1721), но отказывалась уступить южную Финляндию, ибо полагала, что без нее «невозможно будет обеспечить безопасность Санкт-Петербурга» {23} . Будущее Франции на Балтике полностью зависело от Ла Шетарди, которому было поручено вести переговоры. Министр Людовика XV Амело де Шайу с немалым легкомыслием вверил все дела так называемому специалисту; меж тем маркиза, бывшего, возможно, любовником императрицы и выбиравшего по ее просьбе министров для первого ее правительства, тесные узы связывали не только с Францией, но и с Россией. На предварительном этапе мирных переговоров со Швецией (1742), где Ла Шетарди официально представлял Францию, а неофициально — Россию, это сильно затрудняло ход дела. Ла Шетарди путался в собственных хитростях и никак не мог примирить требования своей «любовницы» с пожеланиями своего же короля {24} . Мардефельд, рассчитывавший извлечь пользу из двусмысленного положения своего собрата, посоветовал Фридриху действовать более гибко и более лицемерно — на словах выражать известную солидарность с позицией Франции, па деле же попытаться уменьшить влияние француза на императрицу. В качестве аргумента посланник привел вечную угрозу: «Если Версальский двор будет деспотически повелевать двором петербургским, для противодействия этому влиянию нам потребуются немалые усилия и значительные денежные суммы» {25} . Вести эту двойную игру с Ла Шетарди, внешне поддерживая француза и путая карты остальным дипломатам, с тем чтобы выиграть время и навредить Франции, предстояло самому прусскому дипломату. Мардефельд идеально подходил на эту роль: он умел вовремя отступить в тень, «дабы не внушить ни малейшего подозрения» посланнику Людовика XV, но при этом, действуя заодно с английским посланником, ловко расстраивал планы неугомонного маркиза. Впрочем, у его системы имелся один существенный недостаток — ослабляя позиции Ла Шетарди, он способствовал усилению местных политиков, среди которых имелись ярые сторонники Австрии (прежде всего, вице-канцлер Бестужев). Несмотря на дипломатические неудачи Ла Шетарди, власть его над Елизаветой Петровной в 1742 году была велика, как никогда; от него зависела вся политика на севере Европы, а значит, и судьба Пруссии.

12

Английский посланник сообщает 15 декабря 1741 г.: «Французский посол по-прежнему исполняет обязанности первого министра; все ему угождают, янычары — его лучшие друзья» (D'Argenson. Journal et M'emoires. Paris, 1863. T. II. P. 435, note).

В принципе Фридрих II мог заключить союз с тремя державами: со Швецией, которая в эту пору представляла собою своеобразный придаток Франции; с Саксонией, которая была теснейшим образом связана с Польшей и потому являлась, так сказать, духовным протекторатом Людовика XV; с Россией, которая желала мира на севере. Спустя несколько месяцев после переворота выяснилось, что императрица ленива, беспечна, но вовсе не глупа; наблюдательная, недоверчивая, она придерживалась принципа «разделяй и властвуй» и стремилась исподволь уменьшать свободу действий Ла Шетарди, дабы не дать ни одной из партий взять верх при дворе. Однако государственные дела ее утомляли, и она охотно передоверила их целой армии советников — интриганов и карьеристов, которые ничем не уступали французскому маркизу. Довольно скоро они разделились на две партии: первую составляли сторонники Габсбургов, вторую — сторонники Бурбонов. Пруссия могла усилить позиции тех или других — при условии, что не станет задевать Англию, которая до 1744 года сохраняла нейтралитет в войне за Австрийское наследство и почти не участвовала в борьбе за петербургский двор. Вопреки ожиданию, представитель Фридриха, человек ловкий и прекрасно знающий местные нравы, оказался объектом пристального внимания всех этих кланов и их иностранных покровителей. Встревоженный согласием (на самом деле мнимым) между французами и пруссаками, Бестужев решил поссорить их и тем самым усилить свою партию, преданную интересам Австрии. Поскольку Ла Шетарди оставался особой неприкасаемой, Бестужев принялся за Мардефельда и обвинил его в стремлении восстановить на престоле малолетнего Ивана VI: Елизавета оскорбилась и потребовала отзыва прусского дипломата. Дело грозило кончиться разрывом дипломатических отношений. Но тут на помощь Пруссии пришел климат; конфликт произошел осенью, когда дороги были практически непроходимы. Представитель Фридриха мог покинуть российскую столицу не раньше, чем через полгода, а за это время ему удалось успокоить гнев императрицы. Вскоре никто уже не вспоминал об отзыве Мардефельда. Он остался на своем посту, но затаил обиду, причем главным виновником своих бедствий счел маркиза де Ла Шетарди с его «медоточивыми» речами{26}. Сохраняя наружное спокойствие, Мардефельд тем не менее посылал в Берлин жалобные письма. Фридрих делал вид, что не понимает его намеков. Он мечтал о сближении с императрицей из дома Романовых, потому что считал ее особой бездеятельной и не заинтересованной во вмешательстве в европейские дела{27}. Видя в Елизавете исключительно орудие для осуществления собственных планов, Фридрих намеревался, ссылаясь на ее поддержку, вынудить западные державы подписать договор, подтверждавший его права на Силезию.

Предательство кальвиниста: Бреславский договор (1742) и его последствия

Французы были настороже. Стремительный рост влияния Пруссии в Центральной Европе пробуждал в их душе старые страхи: они опасались, что властолюбивый, стремительный Фридрих создаст в Германии «мощную протестантскую партию», возродит антикатолическую коалицию (подобную Ганноверской коалиции 1726 года), в которую войдут Голландия и Англия, и тем самым увеличит влияние Англии на континенте{28}. Прусский король начал войну с того, что захватил Силезию (область, представлявшую немалый интерес в стратегическом и экономическом плане), выставляя в качестве предлога необходимость освобождения тамошнего лютеранского населения; таков был его ответ на Прагматическую санкцию{29}. Монарх очень молодого государства, Фридрих решил выступить по отношению к старому континенту в роли третейского судьи. Он подтолкнул Францию к перевооружению, но сам не гарантировал французам ровно ничего — ни солидарности, ни вооруженной поддержки. Территориальные аппетиты Гогенцоллерна пугали его соседей; имея в своем распоряжении Брандснбург, Силезию, два крохотных государства (Везель и Гельдерн), он вполне мог пожелать расширить свои владения за счет южных соседей. Бавария, находящаяся под покровительством Версаля, помешала бы ему в осуществлении этих замыслов, и тогда ему пришлось бы искать союзников в лице морских держав: «Под предлогом общей принадлежности к протестантизму они объединятся в эту роковую лигу и обрекут нас на все ужасные последствия подобного союза»{30}. Амело и Морена опасались также компромиссов, на которые могут пойти прусский король и венгерская королева; особенную тревогу им внушали мирные переговоры, начатые этими двумя монархами весной 1742 г.{31}

Ла Шетарди получил приказ внимательно наблюдать за поведением своего прусского коллеги, за всеми его поступками и жестами, а главное — за его отношениями с саксонским и австрийским посланниками (Саксонию и Австрию с недавних пор связывал договор об оборонительном союзе). Особое внимание следовало уделить и британскому дипломату; Амело надеялся таким образом выяснить истинное отношение Фридриха к англичанам, которых, по слухам, этот король, чья «гордыня и капризы» грозили нарушить европейское равновесие, звал «бешеными». Веря в правильность своих расчетов, Амело рекомендовал Ла Шетарди внушать подобные чувства Мардефельду, который — по крайней мере на словах — прислушивался к советам французского коллеги{32}. Получилось так, что в 1742 году судьбы европейской дипломатии решались в Петербурге. Не принимая непосредственного участия в военных действиях, Россия тем не менее в любой момент могла поддержать одну из конфликтующих сторон, могла присоединиться к защитникам Прагматической санкции — к морским державам или к Австрии, могла выступить против Фридриха, против Людовика, а может быть, и против них обоих. Прусский король, объятый страхом, ускорил переговоры о мире с Марией-Терезией, а та, встревоженная продвижением войск под командованием де Ноайя, предпочла пожертвовать Силезией и графством Глац ради того, чтобы избавиться от одного из своих противников. Предварительный договор был подписан в Бреслау 11 июня 1742 года; в результате французы и австрийцы остались на полях сражений лицом к лицу, что привело Людовика XV и его министров в немалое замешательство.

Рассчитывая на гипотетическую поддержку Елизаветы, Версаль вознамерился отстранить опостылевшего Гогенцол-лерна от северных дел. Ведь Фридрих вел себя так, как будто забыл, что Бель-Иль в начале 1741 года, еще не получив на то согласия своего министра (Флери подписал официальный документ лишь в мае того же года), заключил с Пруссией договор о союзе. По приказу Амело, отвечавшему, впрочем, его собственным убеждениям, Ла Шетарди обвинил философа из Сан-Суси, прежде считавшегося франкофилом, в предательстве интересов Франции. Воспользовавшись присутствием французских войск на германской территории, утверждал французский дипломат, прусский король поспешил свести счеты со своими соседями, в частности с Фридрихом-Августом Саксонским, возведенным на престол Ягеллонов при активном участии России. В долгой беседе с глазу на глаз Ла Шетарди предупредил Елизавету о возможном разделе Польши, который будет произведен против воли России{33}. Следующим же объектом притязаний Гогенцолерна сделается Российская империя: рано или поздно прусский король пожелает присоединить к своим владениям Курляндию и окажется, таким образом, в двух шагах от Петербурга. Елизавета, однако, выслушала устрашающие речи своего благодетеля с большим спокойствием и в панику не впала. Больше того, она предпочла сблизиться с потенциальным противником Версаля, высказалась за мир в Германской империи и подписала в свой черед Бреславский договор, дабы «скрепить» доброе согласие и дружбу между Пруссией и Австрией{34}. Молодая императрица предпочитала не военные, а дипломатические способы разрешения конфликтов; она желала прекращения «войны, начатой вопреки желанию России»{35}. Елизавета хорошо усвоила уроки Бестужева и охотно исполняла роль «наследницы величайшего государя всех времен», сам же Бестужев тем временем внимательно наблюдал за интригами французов и пруссаков, подмечал их слабости, придумывал способы им отомстить.

Ла Шетарди допустил грубую ошибку, недооценив значение петровской легенды. Он надеялся манипулировать женщиной, плохо приспособленной к решению государственных задач; в действительности же ему пришлось дело с российской императрицей — надменной, убежденной в собственном величии и согласной доверять бразды правления лишь тем, кто разделяет это ее убеждение. Рассуждения маркиза о незащищенности русских границ оскорбляли Елизавету; Ла Шетарди слишком часто напоминал императрице о том, чем она обязана Франции, слишком усердно подчеркивал важность своего пребывания в российской столице и в конце концов стал раздражать государыню. Еще одна ошибка: француз напрасно пугал дочь Петра очередным дворцовым переворотом, который положит конец ее царствованию. Это была ахиллесова пята Елизаветы: она жила в постоянном страхе перед возможным возвращением на престол малолетнего Ивана, однако по свойствам своего характера предпочитала не думать о неприятных предметах; тот же, кто ей на них указывал, напоминал ей о ее слабостях и тем приводил в ярость. Ни Амело, ни Морепа, ни Людовик XV не понимали, как велики перемены, происшедшие в России, не осознавали, что она превратилась в великую державу. Они полагали, что российская императрица будет питать к ним вечную признательность за организованную их стараниями скандинавскую коалицию{36}. В этом деле Ла Шетарди отстаивал только интересы Франции; он-то первым и ощутил, что прежняя тактика, сводившаяся к сеянию розни между потенциальными союзниками, успеха не приносит. Удача покинула маркиза: он не смог помешать подписанию Бреславского договора, способствовавшего сближению Австрии, Пруссии и России. Что же касается договора, заключенного в Або (1743), то он оказался катастрофичным и для Швеции, и для Франции; из-за неловкости французского дипломата, а также из-за двусмысленности его статуса часть Финляндии до реки Кюмени отошла к России, а отношения между Парижем и Петербургом были напрочь испорчены. Банальная интрига, затеянная Бестужевым, вынудила Версальский кабинет отозвать незадачливого Ла Шетарди; летом 1742 года, к радости российских политических кругов, он покинул Петербург{37}.

Фридрих, с удовлетворением наблюдавший за ходом дел на востоке, постарался извлечь пользу из ошибок Ла Шетарди еще прежде его отставки. Мардефельд, сохранявший по видимости дружеские отношения с французским посланником, получил приказ распустить слухи о скором перевооружении Пруссии, чтобы проверить, как отреагируют на это русские придворные круги{38}. План короля был тщательно продуман: сначала заручиться согласием министров Елизаветы и членов ее совета, убедиться в прочности своих позиций, а затем приступить к ратификации договора об оборонительном союзе. Мардефельд засуетился и немедленно отписал своему повелителю донесение самого лестного свойства: русские питают к «королю-герою» безграничное уважение, смешанное с боязнью. Пруссии не стоит опасаться русской армии, напротив, русские рассчитывают на мощь прусских войск, способных обратить в бегство «природных врагов России»{39}. Успокоенный, Фридрих разработал новый план: натравить Францию на Англию, нейтрализовать западный фронт, а затем в союзе с Россией переустроить дела в Империи таким образом, чтобы роль Австрии в ней свелась к нулю. Фридрих надеялся — в соответствии с петербургским договором 1740 года — использовать для защиты своего тыла русские регулярные войска или прибегнуть к помощи казаков и калмыков, численностью от четырех до пяти тысяч человек{40}. Убедить Елизавету в том, что таким образом «она совершит славное дело — возвратит Германии мир и спасет эту страну от грозящего ей гнета»{41}, предстояло Мардефельду. Российская императрица отчасти поддалась на уговоры и дала согласие в принципе, но ни одной бумаги не подписала. Впрочем, в присылке казаков она отказала наотрез — возможно, из боязни, что это «дерзкое и опасное племя познакомится с манерами и обычаями цивилизованных держав европейских»{42}.

Поделиться:
Популярные книги

Идеальный мир для Лекаря 15

Сапфир Олег
15. Лекарь
Фантастика:
боевая фантастика
юмористическая фантастика
аниме
5.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря 15

Вернуть невесту. Ловушка для попаданки 2

Ардова Алиса
2. Вернуть невесту
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
7.88
рейтинг книги
Вернуть невесту. Ловушка для попаданки 2

Идеальный мир для Социопата 3

Сапфир Олег
3. Социопат
Фантастика:
боевая фантастика
6.17
рейтинг книги
Идеальный мир для Социопата 3

Кровь Василиска

Тайниковский
1. Кровь Василиска
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
4.25
рейтинг книги
Кровь Василиска

Отвергнутая невеста генерала драконов

Лунёва Мария
5. Генералы драконов
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.00
рейтинг книги
Отвергнутая невеста генерала драконов

Идеальный мир для Лекаря

Сапфир Олег
1. Лекарь
Фантастика:
фэнтези
юмористическое фэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря

Аномалия

Юнина Наталья
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Аномалия

Идущий в тени 4

Амврелий Марк
4. Идущий в тени
Фантастика:
боевая фантастика
6.58
рейтинг книги
Идущий в тени 4

Мастер 4

Чащин Валерий
4. Мастер
Фантастика:
героическая фантастика
боевая фантастика
попаданцы
5.00
рейтинг книги
Мастер 4

Неверный

Тоцка Тала
Любовные романы:
современные любовные романы
5.50
рейтинг книги
Неверный

Газлайтер. Том 15

Володин Григорий Григорьевич
15. История Телепата
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
5.00
рейтинг книги
Газлайтер. Том 15

Мастер Разума II

Кронос Александр
2. Мастер Разума
Фантастика:
героическая фантастика
попаданцы
аниме
5.75
рейтинг книги
Мастер Разума II

Те, кого ты предал

Берри Лу
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Те, кого ты предал

Мастер 2

Чащин Валерий
2. Мастер
Фантастика:
фэнтези
городское фэнтези
попаданцы
технофэнтези
4.50
рейтинг книги
Мастер 2