Россия входит в Европу. Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750
Шрифт:
Россия и «фиктивный» Ахенский мир
Вспомогательный корпус между тем неотвратимо продолжал движение вперед. Людовик ответил на это шантажом: его войска не покинут ни одной голландской деревни, если московиты не уйдут из Центральной Европы. К этому заявлению он присовокупил официальный отказ допустить представителя Елизаветы на Ахенскии конгресс{178}. Когда в июле 1748 года все участники конгресса собрались в Ахене, они покорились этому требованию и переговоры начались без Головкина, который по-прежнему ожидал своего часа в Гааге. Получалось, что Россия, хотя война затронула ее меньше, чем все другие европейские страны, оказалась единственной проигравшей стороной.
Ахенскии мир привел европейские кабинеты в легкое замешательство; французы этот «фиктивный мир», сочтенный «глупостью», не одобрили. Хотя они и побеждали на всех фронтах, исключая Империю, никакого существенного расширения французской территории в результате этой войны не произошло {179} . [48] Правда, удалось сохранить престиж короля и отстоять Квебек; впрочем, Фридрих, непреклонный «европоцентрист», а точнее сказать, «германоцентрист», был очень возмущен таким решением вопроса: «Бельгия в обмен на Америку» [49] . Одним словом, Ахенскии конгресс не решил всех проблем; война не прекратилась окончательно, а лишь приостановилась на время, заключенный мир был очень непрочен. Становилось очевидным, что, как бы ни оскорбляли французы дочь Петра I, Франции необходимо внести ясность в свои отношения с Россией. В декабре 1747 года Пюизьё доказал, что не собирается отступать от избранной жесткой линии: он отозвал Дальона из Петербурга, оставив в качестве представителя Франции консула Сен-Совёра {180} .
48
Валори приводит и сто одну причину недовольства французов — голод на юге страны.
49
Валори подчеркивает расхождения, существовавшие между Францией и Пруссией (Valori G.L.H. Op. cit. P. 277).
Фридриху же удалось — хотя и с большим трудом — избежать той ловушки, в которую сами загнали себя Людовик и Елизавета. Интересы государства заставляли его поддерживать отношения с грозным соседом. Финкенштейну было поручено умерить гнев императрицы, по возможности возложив всю ответственность за случившееся на канцлера Бестужева. Впрочем, все старания прусского дипломата были напрасны: Бестужев избежал «заслуженного наказания» и сохранил свое главенствующее положение{182}. Поскольку после отъезда Сен-Совёра прусский представитель остался в Петербурге в одиночестве, Фридрих вновь принялся за прежние спекуляции: в поисках выхода из того сложного положения, в которое он попал, он напряженно размышлял над ролью и местом России в европейской политике. Благодаря дипломатическому опыту 1740–1748 годов и вступлению русского вспомогательного корпуса в Европу, Россия снова, как и в Петровскую эпоху, предстала европейцам в виде двуликого Януса — она пугала вблизи, оставаясь же в далеких степях, казалась безобидной. Прусский король опасался возможных союзов своих противников с этой огромной и могущественной державой, пока еще не вызывавшей большого доверия; он боялся Романовых — ведь однажды они уже предали его, вступили в Европу, подошли вплотную к прусским землям. В глубине души друг Вольтера презирал Россию (которую не случайно именовал Московией), но боялся ее и желал исключить ее из сообщества европейских наций. В 1749 году союз Пруссии с Россией и Францией (иногда — но, из-за колебаний и уверток Фридриха, ненадолго — союзницей Пруссии становилась и Англия) распался; причин тому имелось несколько: неумелость русских дипломатов, несговорчивость Людовика XV после подписания Дрезденского договора, наконец, индивидуалистическая позиция Георга II. Особенно же роковую роль сыграла нее крепнувшая уверенность Фридриха в том, что Россия по-прежнему остается варварской страной, способной завоевать страны цивилизованные, подчинить, как некогда гунны или татары, своему господству Европу, а может быть, и Америку. Если бы прусский король сумел наладить конструктивный диалог с Россией, его позиция повлияла бы и на позицию Франции, расположенной дальше от России и потому не так болезненно воспринимавшей связанные с нею проблемы. В 1747 году Гогенцоллерн, устрашенный присутствием русского вспомогательного корпуса в далекой Курляндии, написал маленькое стихотворение, в котором высказал свой взгляд па происходящее и свои страхи: русские, «рой варваров», «надменные убийцы» вот-вот разобьют германцев, а покорив всю Европу, отправятся «смущать покой другого мира»{183} …
В этот переломный момент Финкенштейн оказался в Петербурге один, лишенный союзников среди дипломатов; подобно Мардефельду, он не всегда мог повторять слово в слово то, что предлагал ему король. В течение семи лет ситуация на международной арене воспроизводилась в миниатюре при русском дворе, и оба прусских посланника, поддерживаемые представителями Людовика XV, смягчали большую европейскую политику, придавали ей большую гибкость. Монархи заключали союзы, защищали свои территориальные или семейственные интересы, по не считали необходимым наблюдать за тем, что происходит при русском дворе, вникать в логику российской императрицы, которая прекрасно знала о предубеждениях, питаемых европейцами против нее и се народа. Переписка французских и прусских посланников показывает, что дипломатическая жизнь той эпохи развивалась параллельно на двух уровнях: официальная линия (если она вообще не исчезала полностью в результате споров между королями и их министрами) не всегда находила одобрение у дипломатов, работавших на местах; посланникам приходилось действовать вразрез с приказаниями своих повелителей или исправлять их ошибки. В течение восьми лет судьба европейского континента зависела от отношений между французами и англичанами, австрийцами и пруссаками, отношения же эти сводились преимущественно к взаимной ненависти; больше того: в этот период обострились также отношения между разными государствами германского мира. Страны с общими границами поневоле затевали сложную игру, вступали в коалиции и подписывали договоры, причем Россия, которая вначале упорно сохраняла нейтралитет, а потом резко изменила позицию и приняла сторону морских держав и двух германских государств, Австрии и Саксонии, была в этой системе участницей одновременно и желанной, и нежеланной [50] . Благодаря этому судьбы европейской политики отчасти решались в Петербурге; политические, дипломатические и философские течения, разделявшие народы, вовлекали посланников, фаворитов, придворных в водоворот интриг, из которого Елизавета вышла в 1748 году, ничего не выиграв. И тем не менее, в результате этих событий Россия окончательно вошла в Европу. В силу своего географического положения и той особой роли, которую играл русский кабинет во время войны за Австрийское наследство, Санкт-Петербург оказался на пересечении важнейших дипломатических осей. Благодаря некоторым законам дипломатической арифметики именно здесь, при русском дворе, вдали от главных источников конфликта, представители разных европейских держав изменяли ход европейской истории.
50
Мартенc (см.: Указ. соч. Т. IX (X). С. 134–135) путает мифические представления о России и ее реальное влияние на европейскую политику; на самом деле позиция Елизаветы и продвижение русского корпуса не оказали почти никакого воздействия на ход войны и переговоров.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
СИСТЕМА ДВОРА
«При этом дворе […] человек шалеет и становится почти таким же молчаливым, как ученик Пифагора»{184}.
Глава пятая.
НАСЛЕДСТВО ПЕТРА ВЕЛИКОГО
Итак, исход европейских событий во многом зависел от того, что происходило в Петербурге и какие меры предпринимали находившиеся там иностранные дипломаты, умело использовавшие мелкие слабости русских придворных и министров. Борьба партий при русском дворе в конечном счете предопределила переход России на сторону Марии-Терезии и морских держав. В продолжение войны за Австрийское наследство придворные партии и группировки расширились и приобрели такое влияние, что стали действовать практически независимо от официальной власти. Донесения французских и прусских посланников, «Записка о важнейших персонах при дворе русском» Мардефельда и «Общий отчет о русском дворе» Финкенштейна рисуют цепь интриг и заговоров, превосходящих своим цинизмом интриги французских придворных группировок, изображенные Сен-Симоном и проанализированные в недавней работе Эмманюэля Ле Руа Ладюри{185}.
Система Версаля, описанная в статье Ле Руа Ладюри, основывалась на четком разделении двух осей, горизонтальной и вертикальной; вертикальная ось применительно к французской ситуации 1709 года — это генеалогия принцев, наследников трона Людовика XIV. Между тем русский двор строился на совершенно иных принципах: у Елизаветы — кстати, рожденной до того, как родители ее сочетались законным браком, — наследников не было; судьба российской короны зависела от превратностей матримониальной политики послепетровской эпохи. Таким образом, система русского двора сводилась к горизонтальной оси — группировкам, члены которых были связаны узами родства или свойства и делились на два основных клана: «бояр», возводивших свой род к Рюрику или Гедимину, и служилого дворянства, возвысившегося в результате петровских реформ {186} . Кланы эти состояли из многочисленных ответвлений, которые сближались друг с другом или отдалялись друг от друга в зависимости от политической обстановки и влияния иностранных посланников. Исключительность российской ситуации объяснялась изданным Петром Уставом о наследии престола, согласно которому царствующий государь, не взирая на традиционный принцип преемственности по прямой нисходящей мужской линии, мог назначать себе наследника по собственной воле, лишь бы он был православного вероисповедания [51] . Плодом этого поспешного решения стали череда государственных переворотов и убийство двух императоров: Ивана VI и Петра III.
51
Мысль о том, что трон должен по справедливости переходить к самому умному, была выдвинута сподвижником Петра Феофаном Прокоповичем (см. его «Правду воли монаршей», опубликованную в 1722 г.).
Петр Великий скончался внезапно в феврале 1725 года, не успев назначить себе преемника, что вызвало большую тревогу во всех европейских столицах {187} . Естественными наследниками престола были дети царевича Алексея Петровича, сына Петра от первого брака с Евдокией Лопухиной, который в 1718 году был приговорен к смертной казни и скончался в тюрьме от страшных пыток: Петр Алексеевич (1715–1730) и Наталья Алексеевна (1714–1728) {188} . Кроме того, у Петра I остались три дочери от второй жены, Екатерины. Старшая, Анна Петровна (1708–1728), в год смерти отца вышла замуж за Карла-Фридриха, герцога Голштейн-Готторпского, средней, Елизавете (1709–1761), было в 1725 году всего шестнадцать лет, а младшая, Наталья (1718–1725), умерла через полтора месяца после отца. Оставались еще потомки единокровного брата Петра I, Ивана V [52] : Екатерина Ивановна (1692–1733), вышедшая за герцога Мекленбургского и родившая ему дочь Елизавету-Екатерину-Христииу, в православии Анну Леопольдовну (1718–1746), и Анна Ивановна (1693–1740), вышедшая за герцога Курляндского, который умер через несколько недель после свадьбы, и оставшаяся бездетной. Таким образом, за исключением Петра Алексеевича, все, кто имел право унаследовать престол Петра I, были особы женского пола. Все эти царицы и регентши [53] , сменявшие одна другую вплоть до воцарения Екатерины II, создавали собственные партии и группировки, которые вели между собою ожесточенную борьбу {189} .
52
Братья были соправителями в 1682–1696 гг., но болезненный и неспособный к государственной деятельности Иван не принимал участия в управлении.
53
Мужчины царствовали очень недолго: Петр II (Петр Алексеевич) занимал престол с 1727 но 1730 г. и умер, так и не достигнув совершеннолетия; малолетний Иван VI (Иван Антонович) был императором с октября 1740 но ноябрь 1741 г., причем регентшей при нем с ноября 1740 г. была его мать; наконец, Петр III (Петр Федорович) царствовал шесть месяцев (с января по июнь 1762 г.).
Вторая жена Петра I, женщина низкого происхождения, была коронована императрицей в 1724 году, еще при жизни великого царя; Петр неоднократно высказывал желание завещать ей престол, но не запечатлел свою волю на бумаге. Решить, кто станет править Россией, предстояло Сенату, члены которого делились на две группы: в одну входили представители старинного боярства, в другую новая знать, обязанная своим возвышением Петру и введенной им Табели о рангах. Среди этих последних наиболее активен был Александр Данилович Ментиков, талантливый военный и бывший любовник царицы; чтобы сразу предупредить любые попытки сопротивления, он приказал гвардейским полкам окружить дворец, где должен был обсуждаться вопрос о передаче престола, и принудил собравшихся подписать манифест о воцарении Екатерины. В течение двух лет ее царствования государством на деле правил Меншиков, карьерист и интриган, жадный до денег и власти, но одаренный на редкость острым умом. Несмотря на все свои старания, полностью подчинить себе беспокойный, разнородный двор Меншиков не смог, но зато сумел расстроить планы Рюриковичей и Гедиминовичей, которые, предчувствуя близкую смерть императрицы, мечтали посадить на престол законного наследника Петра Алексеевича. Фаворит, не теряя времени, обручил этого двенадцатилетнего мальчика со своей дочерью, объявил себя его опекуном и таким образом обеспечил себе право быть регентом при малолетнем царе. После смерти Екатерины Верховный тайный совет, Сенат и Синод опубликовали документ о наследовании престола (так называемый Тестамент): престол переходит к Петру Алексеевичу, от него — если он умирает без наследников — к Анне Петровне и ее наследникам мужского пола, во вторую очередь — к Елизавете Петровне с ее наследниками, и наконец, в третью — к Наталье Алексеевне и ее наследникам. Меншиков намеренно не упомянул в этом документе дочерей Ивана V, хотя, если следовать традиционному порядку, их нужно было назвать прежде дочерей первого российского императора. Первые несколько месяцев царствования Петра II Меншиков делал вид, что опирается на Верховный тайный совет, а сам стремился увеличить разлад между кланами и группировками{190}. Самую большую опасность представляли для него прямые наследницы Петра: именно они могли примирить между собой старинную и новую знать. Старшая дочь Петра Анна Петровна и се муж, герцог Голштейн-Готторпский, не выдержав унижений и клеветы, покинули Петербург и отправились в Киль, где и появился на свет их сын, будущий Петр III. Елизавета обручилась с кузеном своего зятя, Карлом-Августом, принцем Голштейн-Готторпским, с 1726 года епископом Любским. Он умер через несколько месяцев после помолвки, и с тех пор Елизавета, несмотря на весьма бурную личную жизнь, замуж так и не вышла. Храня верность Голштинскому дому, она даже наследником своим назначила герцога Голштейн-Готторпского, сына своей сестры; вообще в царствование Елизаветы привязанность императрицы к Голштинии оказала немалое влияние на внешнюю политику России. Впрочем, беспечный и жизнерадостный нрав цесаревны поначалу ввел ее противников в заблуждение; они сочли ее совершенно не способной к государственной деятельности.
Что же касается Петра II, то он, невзирая на юный возраст, очень скоро стал показывать характер; он ненавидел выскочку Меншикова и заигрывал с «боярами»; опираясь на Долгоруких, Голицыных, Салтыковых и Нарышкиных, юный император подписал указ об аресте регента. Меншикова с семейством (в том числе с дочерью, бывшей невестой Петра Алексеевича) сослали в Сибирь. Опала Меншикова стала первым предвестием возвращения к допетровским временам; затем последовал переезд двора в Москву и ряд мер, призванных укрепить власть помещиков. Петр Алексеевич собрался жениться вторично, на сей раз на княжне Екатерине Долгорукой, но внезапно скончался от ветряной оспы (1730). Вновь началась борьба за наследство. Анна Петровна, названная в «Тестаменте» 1727 года второй после Петра Алексеевича, умерла от родов. Новое служилое дворянство, обязанное своим возвышением Петру, делало ставку на Елизавету, однако та, увлеченная светскими забавами и кокетством с многочисленными воздыхателями, не выказывала никакого стремления царствовать [54] . Клан Долгоруких надеялся возвести на престол княжну Екатерину Алексеевну, невесту скончавшегося императора, однако свадьбу сыграть не успели и никаких нрав на трон у княжны Долгорукой не было. В Верховном совете старинная знать составляла большинство; ее представители опасались возможного возврата России к ценностям, введенным Петром I: усилению связей с Западом, переносу столицы в Петербург, ограничению привилегий помещиков в пользу вездесущего чиновничества.
54
Манштейн пишет, что она считала себя слишком молодой и неопытной и боялась, что, иступив на престол, причинит тем самым вред своим подданным (Manstein С. H. von. Op. cit. P. 37–38; Перевороты и войны. С. 27).
Засилье немцев
Боярская партия решила посадить на трои дочь Ивана V и Прасковьи Федоровны, урожденной Салтыковой, — Анну Ивановну, герцогиню Курляпдскую, бездетную вдову. Выбор этот оставлял возможность для самых разных спекуляций и прежде всего позволял выиграть время. Для укрепления своей власти представители старинных родов решили ограничить права государей и восстановить собственные олигархические привилегии: члены Верховного тайного совета сочинили «Кондиции» 1730 года, сводившие власть императрицы к чисто представительским функциям. «Верховники», однако, не учли двух обстоятельств: интересов служилых дворян, людей по преимуществу военных, и характера Анны Ивановны, женщины честолюбивой, которая была согласна пойти на любые уступки с тем, чтобы впоследствии присвоить себе как можно больше власти. Взойдя на престол, она порвала только что подписанные ею кондиции, усилила самодержавную власть, ограничила права Сената, распустила Верховный тайный совет, а для общего управления делами государства учредила Кабинет министров{191}. Члены всех этих органов не избирались, а назначались и действовали под надзором Тайной канцелярии. Члены «республиканской партии» — Долгорукие и Голицыны — подверглись опале. Анна выписала из Курляндии своего фаворита Бирона и возвысила новую группировку, в которую входили министры и царедворцы иностранного происхождения: Остерман, Миних, Левенвольде, Корф, Менгден, Кейзерлинг, Бисмарк; многие из них состояли в русской службе с начала века{192}. Этот клан надолго оттеснил от двора Долгоруких, Нарышкиных и Голицыных, которые были отправлены в отдаленные поместья, сосланы в Сибирь или заключены в тюрьму. Единственными русскими, сохранившими некоторую власть при дворе, были канцлер граф Г.И. Головкин (скончавшийся в 1734 году) и его преемник действительный тайный советник князь Черкасский. Все главные должности во всех сферах (армия, внешние и внутренние дела, придворная жизнь, экономика, горное дело и проч.) были в 1730-е годы заняты немцами и уроженцами Прибалтики. При русском дворе доминировала немецкая речь. Впервые в истории России группировка, находящаяся у власти, пользовалась значительной поддержкой иностранных государств, в частности императора Карла VI, который охотно награждал российских министров высшими имперскими титулами. Курляндец Бирон и ему подобные правили «по подсказкам» венского кабинета. Сторонникам дочерей Петра и Голштейн-Готторпской фамилии — опасных претендентов на престол, именуемых представителями «боковой» ветви, — при дворе места не находилось. Коронация Анны Ивановны прошла без участия Елизаветы.