Россия входит в Европу. Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750
Шрифт:
Русские, страдавшие от гнета полунемецкой, полумосковской самодержавной власти, сохранившей, впрочем, в силе все самые непопулярные меры Петра Великого [55] , обозначили этот страшный режим словом «бироновщина» [56] . Доносы, преследования, высылки, обложение податями, притеснения, всевозможные формы коррупции сделались повседневной реальностью, касавшейся всех, от дворян до крестьян. Вместо закона в русской жизни царил произвол {193} . Заговоры возникали один за другим, однако благодаря деятельности Тайной канцелярии их участников очень скоро арестовывали, судили и приговаривали к самым жестоким наказаниям.
55
Прежде всего в том, что касалось податей; см.: Wittram R. Peter I. Tzar imd Kaiser. В. ILS. 99 sq.
56
Впрочем, авторы некоторых (спорных) немецких и американских исследований считают, что режим этот был полезен для страны: LipskiA. A. A re-examination of the «Dark Era»ot Anna loannovna // American Slavic and East European Review. 1956. № 15; Lexikon der Geschichte Russlands. P.p. Il.-J.Torke. M"unchen, 1985 (книга с удручающе банальным предисловием).
Смерть всякого государя (или государыни) приводила к смене всей придворной иерархии, к крушению карьер и утрате привилегий. В царствование Анны Ивановны проблема престолонаследия нисколько не прояснилась. Бездетная императрица, разумеется, стремилась передать корону кому-нибудь из потомков своего отца Ивана V, чтобы не позволить воцариться Елизавете. У Анны Ивановны была племянница, Елизавета-Екатерина-Христина, дочь герцога Мекленбург-Шверинского, в 1733 году принявшая православие под именем Анны Леопольдовны и
«Прагматические раздоры»
Остерман, последовательный сторонник союза между Австрией и Россией, признал Прагматическую санкцию, а следовательно, и право Марии-Терезии на трон Габсбургов. Между тем Миних без ведома министра иностранных дел начал переговоры с Пруссией, чтобы обеспечить неприкосновенность Курляндии и таким образом усилить контроль над Польшей {198} . [57] Договор об оборонительном союзе между Пруссией и Россией был подписан в декабре 1740 года, через несколько дней после того, как войска Фридриха захватили Силезию (о чем в Петербурге никто даже не подозревал).
57
Впрочем, Остерман также не был врагом Пруссии и не скрывал своей дружбы с Мардефельдом (см. письмо Иодевильса к королю от 15 августа 1742 г. //GStA. Rcp. XI. Russland 91.44С. Fol. 1).
При русском дворе начался новый раскол: если раньше война шла между старой боярской знатью и служилым дворянством, а затем между немцами и русскими, то теперь вражда разгорелась между сторонниками Австрии и друзьями Пруссии. Иностранные посланники, во главе с представителем французского короля [58] , подливали масла в огонь и разжигали страсти в угоду политике своих государей, не вдумываясь особенно глубоко в расстановку сил при русском дворе. Под предлогом необходимости сохранить политическое равновесие в Европе, представители воюющих сторон, французы, пруссаки, австрийцы, баварцы и саксонцы беспощадно боролись между собой; каждый желал привлечь русский двор на свою сторону, в результате чего Петербург сделался «средоточием самых противоположных стремлений и надежд» {199} . Разлад коснулся даже Брауншвейгской четы, что, по всей вероятности, способствовало удаче очередного переворота. Анна Леопольдовна поддерживала Миниха, Антон-Ульрих слепо повиновался Остерману и не упускал ни одной возможности вмешаться во внутренние дела России; связь регентши с саксонским дипломатом Линаром также не улучшала обстановку внутри семьи, а главное, уменьшала популярность супругов, и без того весьма относительную {200} .
58
Одно из заданий, которое было поручено маркизу де Ла Шетарди, состояло в том, чтобы выявить расхождения в политических взглядах Миниха и Остермана; несмотря на принадлежность последнего к австрийскому лагерю, версальский кабинет признавал за ним острый ум и политическое чутье. Инструкции маркизу де Ла Шетарди от 1 июля 1739 г. см.: AAF. M. et D. Russie, 1735–1759. T. XXX. Fol. 43 (Rambaud A. Op. cit. T. I. P. 351); о натянутых отношениях между Минихом и Остерманом пишет также и Манштейп (см.: Manstein С. H. von. Op. cit. P. 372–373; Перевороты и войны. С. 173).
Проавстрийский клан действовал в союзе с англичанами, сильными своим экономическим господством в России [59] . Естественно, что французы поэтому стали искать союза с пруссаками, а за ними потянулись шведы и турки. Несмотря на все старания Мардефельда (пользовавшегося безоговорочной поддержкой Ла Шетарди), захват Силезии привел к отставке Миниха. Остерман добился своего, и малолетний император Иван «подписал» официальное письмо, в котором выражал согласие с Прагматической санкцией и предлагал свои услуги для разрешения внутригерманских конфликтов {201} . Впрочем, то были одни слова; о непосредственном вмешательстве России в войну речь не шла: обстановка в империи, которой управляли грудной младенец и ненавистная народу регентша, оставалась весьма неустойчивой. Перейдя от слов к делу, власти рисковали вызвать брожение в армии, едва оправившейся от кровавой русско-турецкой войны [60] . Договор об оборонительном союзе, подписанный незадолго до того с Фридрихом II, расторгнут не был. Позиция России в очередной раз оказалась весьма двусмысленной.
59
Несмотря на очень суровые ограничительные меры, применяемые к иностранцам, англичане почти полностью подчинили себе русскую торговлю. Шторх приводит для начала 1740-х годов следующие данные: экспорт — 305 034 фунтов стерлингов, импорт — 77 553, а следовательно превышение экспорта над импортом — 227 481 фунт стерлингов. Шторх объясняет такую большую разницу большой потребностью английского флота в льне, бечеве, пеньке (см.: Storch H. Historisch-statistisches Gemalde des russischen Reichs am Ende des achtzehnten Jahrhunderts. Leipzig, 1797–1803. B.V. S. 225).
60
В этой русско-австро-турецкой войне (1735–1739) Миних, взявший Азов, Очаков и Яссы, показал себя талантливым стратегом. По Белградскому миру Россия получила Азов (но без права держать там флот) и контроль над запорожскими казаками. Однако главная цель войны — выход России к Черному морю — достигнута не была.
В этот критический момент проавстрийский клан совершил две грубые ошибки. Остерман решил отправить Преображенский гвардейский полк, враждебный новому кабинету, в Финляндию, и тем вызвал ропот в гвардии. Больше того, он замыслил отправить Елизавету в монастырь, а это был лучший способ заставить ее выйти из апатии и начать действовать {202} . Ла Шетарди, Лесток и Брюммер организовали заговор, имевший целью возвести на престол единственную оставшуюся в живых прямую наследницу Петра Великого. Заговорщики умело играли на патриотических чувствах армии, которой надоела власть немцев, воплощенная в Остермане и Иване Антоновиче — немце по матери (урожденной герцогине Мекленбургской) и по отцу (герцогу Брауншвейгскому); ближайшей русской родственницей императора Ивана VI была бабушка с материнской стороны. Чтобы отвлечь внимание русского кабинета от континентальных конфликтов и уменьшить число полков в столице, Швеция, находившаяся в сговоре с Францией, объявила России войну. Военные действия развернулись на юге Финляндии, некогда завоеванном Петром Великим; заговорщики знали наверняка, что Айна Леопольдовна не уступит ни пяди финской земли и начнет военные действия. Министры-немцы, слишком уверенные в своей безопасности, не сумели вовремя помешать противной стороне привести свои планы в исполнение. Остермана предупреждали о происках врагов, направленных против Ивана и его родителей, но он не отдал приказа арестовать Лестока, главного сообщника Ла Шетарди, с которым справиться было еще труднее, ибо он находился под защитой международного права. Остерман продолжал тешить себя иллюзиями о том, что ни одно русское семейство не поддержит Елизавету. Тем не менее 25 ноября 1741 года последняя представительница рода Романовых взошла на престол; этому способствовали легкомыслие политиков, их ошибочные решения и русско-шведская война [61] ; впрочем, сама Елизавета на протяжении всего своего царствования упорно отказывалась признать, что свергнуть соперницу ей удалось благодаря помощи иностранной — да вдобавок скандинавской — державы {203} .
61
Мардефельд, удивленный успехом заговорщиков, назвал ночь переворота «ночью одураченных»; см. письмо к Фридриху от 29 декабря 1741 г. // GStA. Rep. XI. Russland 91. 43А. Fol. 453.
Иерархия двора
Основные административные должности были снова свободны; теперь предметом зависти и злословия сделалось окружение маркиза де Ла Шетарди: «Переменилось все в России, говорили иные, лишь по имени, ибо нынче попала она в опеку французам» [62] . Переворот, подготовленный французским дипломатом при поддержке прусского единомышленника, привел к образованию при русском дворе новых группировок. Очень скоро было назначено правительство: канцлером сделали старого князя Черкасского, настоящего хамелеона, остававшегося на плаву при всех государях, сменявших один другого после Екатерины I. Черкасский решил, что России не стоит вмешиваться в континентальные конфликты. Стремление сохранять нейтралитет и явно выраженное желание окончить войну со Швецией делали Черкасского идеальным претендентом на высшую государственную должность, а маниакальное пристрастие к соблюдению мельчайших тонкостей этикета и протокола еще больше располагало к нему новую повелительницу. Вице-канцлером и главой Коллегии иностранных дел стал Алексей Петрович Бестужев, многолетний член дипломатического корпуса, бывший посланник в Гамбурге и Копенгагене, прекрасно изъяснявшийся на иностранных языках и демонстрировавший при необходимости величайшую воспитанность. Первая и самая страшная ошибка Ла Шетарди! [63] Новый министр очень скоро отмежевался от своего французского благодетеля и стал недвусмысленно демонстрировать свои англо-австрийские симпатии. После Черкасского и Бестужева самой влиятельной особой при дворе считался молодой граф Воронцов, симпатизировавший Пруссии; реальной власти у него не было, но зато он мог похвастать абсолютным доверием государыни. Его единомышленник «франкофил» Петр Иванович Шувалов получил в свое распоряжение финансовое ведомство, которым всю жизнь управлял, сообразуясь прежде всего со своими собственными интересами. В обновленном Сенате заседали многочисленные царедворцы и фавориты, не обладавшие ни политическим опытом, ни политическими амбициями и движимые одной лишь алчностью {204} ; государственными делами они занимались по преимуществу у входа в императрицыны покои. Придворные завсегдатаи — братья Разумовские, Шуваловы, прежние фавориты Елизаветы Петровны Лялин и Шубин {205} — склонялись, смотря по обстоятельствам, то к «англо-австрийской», то к «франко-прусской» партии. Места в русской придворной иерархии не передавались ни по отцовской, ни по материнской линии; созданная петровскими законами знать, раздробленная, разбитая на партии, меняла взгляды в зависимости от изменения международной политики.
62
«Они вечно будут плясать под его [Ла Шетарди] дудку» («Записка» Вальданкура //ААЕ. M et D. Russie, 1735–1759. T. XXX. Fol. 49–50); см. также «Историю моего времени» Фридриха II (Fr'ed'eric IL Histoire de mon temps. Leipzig, 1879. T. V. P. 200 sq.)
63
Амело тщетно предупреждал маркиза: «Я весьма опасаюсь, как бы министр этот не принялся внушать государыне своей желание возобновить прежние сношения, и прежде всего с Англией» (письмо от 4 февраля 1742 г. //Сб. РИО. Т. 100. С. 71).
За неимением вертикальной, генеалогической оси придворная система с самого начала царствования Елизаветы усложнилась, распространилась вширь по горизонтали. В первую группу входили особы, приближенные к императрице: ее фавориты Разумовский, Шувалов, Воронцов, Лесток, к которым следует прибавить ее родственников со стороны матери: Скавропских, Гендриковых, Чоглоковых, возведенных в дворянское достоинство Петром I, Екатериной I или самой Елизаветой {206} . С первых лет царствования новой императрицы эти выскочки не скрывали своих симпатий к французским и прусским дипломатам. Во вторую группировку входили те, кто был в фаворе при Петре I, а также несколько сановников, которые занимали высокие посты при прежних царствованиях, но с переменой власти не подверглись опале: канцлер князь Черкасский, генерал-прокурор Сената князь Трубецкой, обер-шталмейстер князь Куракин, генерал-поручик граф Салтыков, адмирал князь Голицын; эти деятели в первое время избегали общения с иностранными дипломатами. Несмотря на все перемены, при дворе сохранились и немцы: принц Гессен-Гомбургский, секретарь кабинета министров Бревери, брат опального генерал-фельдмаршала, обер-гофмейстер Миних, а также дипломаты Кейзерлинг, Корф и Гросс. Многие из них не могли устоять перед взятками, на которые не скупились англичане; число подкупленных увеличивалось с каждой неделей, к великой тревоге наблюдавших за этим французов {207} . Четвертую партию составляли некоторые представители служилого дворянства, стремившиеся подняться вверх по социальной лестнице; назовем, например, солдат гренадерской роты Преображенского полка: за содействие вступлению императрицы на престол они были возведены в дворянское достоинство и награждены поместьями, конфискованными у сановников двух предыдущих царствований, а сама рота получила название лейб-компании. Эти люди, делавшие карьеру, были заинтересованы в как можно более тесных сношениях с французами — до тех пор, как французы пользовались особыми милостями императрицы. Отдельный, но не слишком активный клан составляли потомки бояр, поклонники московской старины. Елизавета сумела завоевать их расположение тем, что оправдала и возвратила из ссылки оставшихся в живых Долгоруких. Кроме того, симпатии этой группировки (впрочем, не отменявшие настороженности) вызывала набожность императрицы: ее частые поездки в Киев, в Москву и в Троицкий монастырь служили символом воссоединения старой Руси с петровской Россией. В правительство новой императрицы входили в основном фавориты самого разного происхождения, а также военные, однако по сравнению со своими предшественницами Елизавета сделала шаг вперед: на некоторое время заставила замолчать боярскую олигархию и заручилась поддержкой служилой аристократии. На народ большое впечатление произвело милосердие Елизаветы, которая даровала жизнь своим противникам, приговоренным к смерти, а в 1742 году издала указ об ограниченном применении смертной казни [64] . Впрочем, интересы народа никем из власть имущих в расчет не принимались и ему приходилось сносить как гнет помещиков, так и тяготы войны, не имевшей прямого отношения к интересам страны {208} .
64
Елизавета не отменила смертную казнь, по оставила за собой право изменять приговор; не подлежали смертной казни лица, которым еще не исполнилось 17 лет (по указу от 23 августа 1742 г.). Тем не менее императрица оставила без перемен такие меры, как вырывание ноздрей или отрубание правой руки, наказание кнутом или ссылка в каторжные работы.
Новый наследник
Елизавета объявила, что не выйдет замуж, и назначила своим наследником «дражайшего племянника» Карла-Петера-Ульриха Голштейн-Готторпского, внука Петра Великого. Привязанность императрицы к Голштинии, восходящая к тем временам, когда Елизавета была помолвлена с епископом Любским, произвела большое впечатление на наблюдателей; благодаря бабушке по отцовской линии новый цесаревич имел права па шведский престол [65] , отчего могло произойти либо слияние двух держав, либо очередная война за наследство. Новый наследник пользовался поддержкой служилого дворянства, в котором большую часть составляли военные, сторонники завоевательной политики, и это вызывало величайшую тревогу в Версале, который по-прежнему хранил верность своим скандинавским союзам. Напротив, старинная знать восприняла назначение Карла-Петера настороженно из-за его протестантского вероисповедания. Впрочем, сразу же по приезде в России юный принц в самой пышной и торжественной обстановке принял православие. Отныне и наследник вместе со своей тетушкой-императрицей служил воплощением истинной России.
65
В конце концов наследником шведского престола был избран его дядя Адольф-Фридрих Голштейн-Готторпский, что не помешало спорам между двумя странами: «Это избрание поддерживал русский двор, поэтому он считал себя вправе вмешиваться более чем когда-либо вдела Швеции и даже предписывать этому королевству законы, но шведы скоро отделались от этого, и несогласия возобновились еще до истечения года» (Manstein С. H. von. Op. cit. P. 513; Перепороты и войны. С. 239).
Таким образом, если горизонтальная ось русского двора была чрезвычайно разветвленной, вертикальная отличалась крайней непрочностью, ибо единственным законным основанием, на котором она зиждилась, был «Тестамепт» Екатерины I, заново введенный в действие ее дочерью. Существовал и другой наследник престола (также законный — но уже по завещанию Анны Ивановны) — малолетний Иван Антонович, росший в далеких Холмогорах; память об этом живом призраке будоражила умы бунтовщиков, и Елизавета жила в постоянном страхе государственного переворота в пользу Ивана VI. В реальности оба претендента на трон Романовых, и Петр, и Иван, были германскими принцами, родственниками Габсбургов и Гогенцоллернов; этим обстоятельством во многом объясняется повышенное внимание, которое питали к русскому наследству европейские царедворцы и дипломаты. Хотя Ла Шетарди и перехватил инициативу, Германия также не утратила своих позиций в Петербурге; у немцев имелись некоторые основания полагать, что будущее принадлежит им.