Россия: власть и оппозиция
Шрифт:
«Круглый стол» подготовил и провел Г. ПОДЛЕССКИХ
«Москва», № 11–12, 1992
3.2. Евразия и Россия
Идеологизированное сознание не хочет или не может принять того, что можно назвать геополитической реальностью конца XX века. Реальность эта состоит в том, что огромное государство, один из ключевых субъектов мировой истории, один из важнейших факторов геополитической стабильности — ныне не существует. Я говорю о государстве, называвшемся Союзом Советских Социалистических Республик и являвшемся де-факто правопреемником Российской империи. На месте этого государства образуется нечто, никакого отношения к тем или иным идеологическим клише не имеющее, нечто, нами до конца не осмысленное. Нечто, становящееся прямо на наших глазах, и если
Нам придется признать, что запущенный на территории 1/6 части планеты процесс есть не что иное, как социальный регресс, деградация, распад. И этот процесс не есть следствие неисправимых дефектов социальной ткани, не есть наследие коммунистического периода. Он являет собой результат безграмотного и преступного рецепта оздоровления нашего общества, рецепта избавления этого общества от коммунистической заразы. Суть этого рецепта в том, что разрушение всех прежних форм жизни будет идти путем ломки хребтов, административного подавления механизмов торможения (то есть живых реакций живого социального организма на боль, ему причиняемую), а становление новых форм жизни будет происходить за счет живого творчества масс, то есть органически, с использованием естественных потенциалов развития общества. Этот принцип директивной ломки сверху и отпускания процесса становления на самотек есть нечто неслыханное в истории, есть невиданный гибрид эволюционаризма и рсволюционализма, органики и социального конструирования. Он рожден в творческой лаборатории советников М. С. Горбачева, где-то между 1987–1988 годами, и я до сих пор не могу понять, чего здесь больше — беспредельно жесткой злой воли, воли к уничтожению и России, и мира или же аппаратного маломыслия?
Спору нет, концепция мирового заговора слишком элементарна для того, чтобы объяснить геополитические реалии конца XX века. Но и концепция всеобщей безграмотности, вдруг охватившей наши научные и аппаратные верхи, согласитесь, тоже неубедительна.
Вот почему приходится констатировать, что на территории России впервые оказалась опробована модель сброса самой субстанции исторического бытия и замены этой субстанции игрой как альтернативной истории. Причем в процессе этой замены субъект постистории согласился на игру с неисторией и теперь еще и терпит поражение от нее. Именно такой конфликт игры с историей составляет суть переживаемой нами эпохи, и самоопределяться нам в этой ситуации приходится именно в этой невероятно сложной системе бытийных координат. Зловещий привкус игры, лежащий на событиях в Карабахе и Баку, Фергане и Тбилиси, Бендерах, есть знамение чего-то неизмеримо большего, нежели просто заговор сторонников той или иной версии исторического развития. И если уж говорить здесь о некой злой воле, то это воля посягает на историю как таковую, заявляя нам о пришествии хомо люденс — человека играющего. В подобную игру легко «монтируются» самые различные силы. В ней есть место и оголтелому русскому этнократизму, и фанатичному западничеству, и узости тех или иных корпоративных групповых интересов. Она легко использует и фанатизм толп, и падкость вождей на видимые атрибуты величия, и ангажированность интеллектуалов.
Соединяя точки в этой бесхитростной игровой комбинации, можно легко вычислить ее суть и ее, по крайней мере промежуточных, исполнителей.
Тактика, давно уже применяемая мною к подобного рода игровым комбинациям, неизменна. Обозначая игру, адресоваться к истории. Ибо история есть творчество народов в их связи с теми высшими силами, которые как раз и не приемлют игру со всеми ее претензиями и на тотальность, и на конец истории. Вот почему молчание сегодня есть в той же мере измена истории, как и говорливое и суетливое участие в тех или иных играх, под теми или иными социальными масками. Вряд ли может после всего случившегося произойти на нашей многострадальной земле нечто, хотя бы по преимуществу историческое. Скорее всего игры будут продолжены, а сменены лишь личины. Но как ни мало остается истории в том, что происходит сейчас, мы все-таки должны вести речь о ней и от ее имени.
Итак, субъектами истории являются народы, ее творящие. Одним из величайших народов мира является великий многострадальный русский народ, сотворивший, я убежден в этом, особый мир, особую цивилизацию. Вместе с нею он сотворил и нечто большее, чем она, он сотворил
Русский мир, русская цивилизация и есть Евразия в том смысле, в котором мы ее понимаем. Пользуясь историческим аналогом из европейского лексикона, я могу условно назвать такую Евразию срединной, то есть Евразией с русским ядром, Евразией как геополитическим эквивалентом понятия русская цивилизация, русский мир.
Предполагает ли подобное определение подавление неких других народов и лишение их собственно исторической субъективности с растворением в русском море, в океане русской культуры и русской духовности? Нет и еще раз нет. Ибо русская идея, русский империум уникальны именно тем, что, погружаясь в них, народы не уничтожают, а, напротив, выявляют и усиливают свойственную им историческую специфику. Уничтожает и унижает народы лишь игра, ибо для игры они есть не субъекты, а объекты, карты и инструменты.
Это, кстати, с предельной беспощадностью выявила та игра, которая с невероятной вульгарностью была опредмечена на нашей территории в последнее трагическое семилетие.
Идентифицирую ли я игру с понятием Запад? Это серьезный вопрос, и отвечать на него следует соответственно. Нет. Запад для меня не является сам по себе носителем всего лишь игрового начала. Он тоже есть субъект мировой истории, непреходящий и непреложный в своем величии. Игрой становится его сущность лишь в одном единственном случае: если он начинает претендовать на универсальность, тотальность, всеобщность, отрицая русскую идею как идею мира миров и с беспощадностью уничтожая Россию. С этого момента Запад подписывает себе смертный приговор, ибо двигаться в истории своим путем он уже не может, а должен растворять, растворяясь.
В этом смысле русский фактор, русская, или срединная Евразия, есть одновременно и отстаивание права Запада на самостояние, и отстаивание права на самостояние всех других субъектов исторического процесса. Именно это право и этот фактор были подорваны той неблаговидной игрой, которая была развернута на нашей территории под видом борьбы с коммунизмом и с «империей зла». То, что речь шла об игре, причем игре с весьма неблаговидными целями, было очевидным для любого мыслящего человека по крайней мере с начала 1987 года. Стоит, кстати, задуматься сегодняшнему руководству Соединенных Штатов Америки, что означало в предшествующие периоды именование одного из членов Совета Безопасности ООН, державы, с которой велись переговоры исторической значимости, державы, чья подпись стоит на ялтинских и потсдамских (!) соглашениях, «империей зла»?
В ответ мы не станем называть Соединенные Штаты «империей зла», хотя они дают для этого определенные основания. Злом та или иная держава становится лишь в момент, когда она принимает концепцию неисторического игрового существования. Если Америка есть один из миров, самостоятельная цивилизация, самостоятельным путем движущаяся в пространстве всемирной истории, то она никоим образом не является для нас «империей зла», и мы готовы помнить имена Рузвельта, Кеннеди, Хемингуэя и особенно Фолкнера.
Но если Америка становится «пакс-Америка», то есть перестает быть собой и растворяется, растворяясь, если претендует она на роль мирового жандарма, то в этом качестве она становится «империей зла» так же, как становится ею и любая держава, будь то германский рейх или красная земшарная республика. В этом смысле мы готовы признать справедливость обвинений в адрес не русской (и не китайской), а именно абстрактно транснациональной и растворяюще-мировой коммунистической идеи. Но основа тотальности есть, конечно же, Запад с его идеей мононачалия мира, противоречащей православной традиции. И начиная с Никейского собора и раскола церквей, мы имеем основания говорить о глубоком расхождении между нами и Западом именно на базе признания и непризнания тотальности абсолюта. Если Запад хочет расстаться со своими суперпретензиями и тем самым спасти себя, то, признав Россию и именно русское евразийство, он должен осуществить глубокую ревизию собственных оснований, и в том числе пересмотреть философию модернизации, признав ее устаревшей и слишком уж производной от неотомизма с его гносеологическими претензиями.