Россия: власть и оппозиция
Шрифт:
Утверждение четвертое. Русская Православная Церковь (да позволено мне будет коснуться этого предмета, а я касаюсь его сейчас, поверьте, далеко не случайно!) слишком все же беспечно жила на огромной территории, плотно прислонившись к той или иной государственной власти: она, по сути, не испытывала конфессионального противодействия себе, сколько-нибудь сравнимого с тем, например, какое оказывали гугеноты папистам.
Так вот, эта эпоха в прошлом. Сегодня страна открыта, и вряд ли уже может быть закрыта, сколь бы кому-нибудь ни хотелось добиться этого. И значит, завтра речь пойдет действительно о выживании, а не о возмущенных восклицаниях, как только кто-то чуть-чуть кому-то «делает больно». Сказанное касается не только церкви. То же самое с русскими промышленниками и финансистами, русскими интеллектуалами и политиками.
Утверждение пятое и последнее. В стратегическом плане я вижу несколько основных вопросов.
Первый из них — об онтологическом статусе зла. Сегодня хотелось бы развернуть дискуссию между представителями конфессий и, прежде всего, православия с тем, чтобы определиться в этом вопросе, исходя из трагического осмысления нашего, подлинно эсхатологического опыта поражения. Может быть, положение, что зло не обладает статусом полноценного оппонента добра, следует скорректировать — или же попытаться реалистически объяснить этот взгляд с учетом современной расстановки сил в мире? Здесь есть различные аргументы, и я мог бы их привести в дальнейшем, в ходе дискуссии.
Второй вопрос — о тотальности и ее онтологическом обосновании. Здесь интересы русских, — разумеется, с учетом их трагического опыта и их традиций, но все же могут быть сопоставлены в нашей новой реальности с интересами латиноамериканцев. Так же, как и они, мы заинтересованы противопоставить теологии господства Запада некие теологемы иного типа. Такие теологемы возникают в при глубоких размышлениях о сути западного тотального мировоззрения и его соотнесении с концепцией Бога-отца как первосущности и первореалии. Осознание того, что именно здесь коренится весь грех европейской философии и европейской культуры, уже пришло на континент, более всего испытавший на себе смертоубийственность западного Тотума во всех его разновидностях — от католической до протестантской и «Pax America». Наш континент лишь в начале этого трагического опыта. Но он обладает тем, чего в Латинской Америке нет — великой русской традицией, упорным (восходящим к разделению церквей, Никейскому Собору и неким более древним заветам) нежеланием признать тотальность и монолитность абсолютного начала бытия. И наши философы должны бы были осмысливать именно это существо самобытной традиции, а не обращаться к чужим, исламским или тевтонским вероучениям. И не профанировать православие, как ряд наших сусально-православных изданий — типа «Русского вестника», ничего не давшего вере отцов, кроме бессильно кликушеских завываний.
И, наконец, третий вопрос — относится к сути и пониманию русской апокалиптики. К раскрытию смысла циклов русской истории и ее сверхисторической компоненты.
Многие скажут, что эти вопросы высосаны из пальца, продиктованы стремлением продемонстрировать свою исключительность, а то и расколоть движение, отодвинуть традицию в ее чистоте и этнографической подлинности. Эти «многие» не слишком интересовали меня вчера, совсем не интересуют сегодня, а завтра могут быть просто выведены за скобку действительной стратегически нацеленной оппозиции. Если их предел мечтаний министерские портфели и кабинеты, пусть вкусят это. А у подлинной оппозиции — впереди еще слишком много нерешенных задач. Ибо она — всерьез и надолго.
«Россия — XXI век», № 3, 1993 г.
4.3. Неизбежность
Три года назад, предвидя катастрофу и желая предотвратить се, я выступил инициатором написания книги «Постперестройка». Уже тогда в пределах тогдашних знаний о запущенных механизмах деструкции было очевидно, что политическая борьба требует новых видов оружия. Вооружение государственно ориентированных политиков такой политической методологией, которая могла бы снять противоречия между ними, вытекающие из их приверженности
Современная политическая теория и ее соединение с политически активной частью населения — вот условие победы конструктивных сил. Об этом мы говорили три года назад, об этом говорим и сейчас.
Такая современная политическая теория в противовес цветастой идеологической риторике, именуется мною «идеологикой». Идеологика — это политический метаязык, позволяющий строить непротиворечивую и полную политическую теорию так же последовательно и логично, как строители строят дом.
Много говорят об «архитекторах перестройки». Но процесс, который запустил Горбачев, требовал не архитекторов и строителей, а минеров и диверсантов. Да, действуя по принципу: «Ломать, не строить — душа не болит», разрушители использовали мощную современную теорию разрушения. Но без адекватной теории созидания не может быть прихода к власти прогосударственных сил. Не может быть строительства нового российского государства сегодня, как не могло быть несколько лет назад без подобной теории — спасения СССР.
Тогда мы обращались к существовавшим структурам и их легитимным лидерам. Стремясь вооружить их методологией, мы одновременно демонстрировали эффективность этой методологии с точки зрения реальной политики. Мы никогда не стремились сделать кого-либо заложниками своих теоретических представлений. Напротив, мы стремились создать оперативный простор, помочь собрать ресурсы для стратегического прорыва. Ибо методология не связывает, не делает никого заложником чужого интеллекта, а напротив, раскрепощает, даст возможность самостоятельного применения метода и получения самостоятельных результатов.
К глубокому нашему прискорбию, тогда были восприняты лишь результаты, полученные нами с помощью определенной методологии, но не методология сама по себе. Книга получила признание и стала настольной для одних и «кошмаром ночей» для других политических лидеров. Но главное — призыв к преодолению теоретической слепоты, к овладению этой новой методологией — не был услышан. И результат — налицо.
Теперь союзная ситуация воспроизводится на российском уровне. И упрямое нежелание осваивать новый метаязык, отвечающий весьма не простым реалиям нынешней ситуации, пожалуй, даже усилилось. Одни с фанатическим упорством цепляются за явно не оправдавший себя набор псевдодемократических штампов, другие, поняв, что народ уже готов вернуться к потерянному, надеются прожить со старым идеологическим багажом. А кое-кто даже превращает патриотическое движение в полигон для отработки идей, еще более разрушительных для России, нежели «демократические» фантомы.
Что же делать в этих условиях? Вновь обращаться к лидерам дефектных структур? — Этот этап позади. Данная работа направлена на реальное политическое строительство и адресована широким слоям мыслящей оппозиционной общественности. Я заявляю об этом со всей определенностью, поскольку ситуация не позволяет нам отступать дальше.
Оппозиционным политическим силам, равно как и их противникам, до сих пор почему-то кажется, что политика определяется, исходя из идейных пристрастий. Однако это не так. В конце XX века место идеологии занимает новая дисциплина — идеологика. Идеологи ка стала из искусства наукой, и идеологическую модель теперь уже выбирают, исходя из строго научных, почти формализованных критериев. Ее строят, исследуя на непротиворечивость и полноту.
Ощущая серьезность сегодняшней ситуации, политические лидеры в большинстве своем понимают, что время «развесистой клюквы», которая для них в силу их предшествующей практики отождествляется с понятием идеологии, уже позади. Отсюда их безразличие к вопросам идеологии, перерастающее в идейную беспринципность. Понять это можно, но примириться с этим нельзя. Ибо смена типа идейного оружия не обесценивает идейное оружие как таковое, подобно тому, как смена арифмометра на ЭВМ четвертого поколения не снимает феномена вычислительной техники как таковой.