Россия загробная
Шрифт:
Сводки и доклады, которые он получал из ведомства Затрапезникова, содержали в основном сообщения об успешных действиях службы, которая десятками предотвращала преступления, теракты, насилия, беспорядки и злостные хулиганства распустившегося в отсутствие смерти населения. Люди выходили из-под контроля не только власти, но и самой жизни. Люди прыгали с крыш, бегали перед машинами на красный свет, танцевали на досках, перекинутых через улицы, били друг другу морды и по всей стране стреляли из травматических пистолетов. По любому поводу — грубый ответ продавщицы, недолив бензина на бензоколонке, национальный вопрос, классовые отношения, ссора жены и мужа, спор начальника и подчиненного — россияне теперь хватались за травматические пистолеты и запросто отправляли друг друга на тот свет. Уверенность в том, что смерти нет, увеличила жажду насилия у беспокойного и всегда всем недовольного населения. Президент распорядился усилить охрану оружейных складов. Он боялся, что его шальной, диковатый, анархический
Конечно, он в кратчайший срок разработал и представил в Госдуму "Закон об использовании недр и природных богатств загробного мира" и "Закон об охране жизни граждан в условиях отсутствия смерти", но эти законы, принятые Думой в четверть часа сразу в трех чтениях, запоздали и уже не могли остановить чего-то страшного и огромного, что надвигалось на него и на его страну то ли из загробного мира, то ли из близкого будущего. А может загробный мир и есть близкое будущее. Это надвижение катастрофы он с такой мучительной тоской чувствовал сейчас, в ночной час, понуро сидя в одиночестве перед чашкой полуостывшего и сильно разбавленного молоком чая. И посоветовать никто ничего не мог. Наука — исключая приятного взлохмаченного косоглазика в Протвино — отказывалась говорить на этот счет что-либо определенное, Академия Наук снабжала его коллективными кляузами академиков, утверждавшими, что Вермонт шарлатан, а вся шумиха вокруг смерти есть лженаука, которую следует запретить. Но как объяснить явление Чебутыкина, они не знали. Что-то назревало и набухало в самой плоти текущего времени, и президент терялся в догадках: чего ожидать? из-за какого угла? какая дубина ударит? и когда именно? Это ожидание неизбежного и обязательно страшного иссушало и ужасно выматывало его душу.
В длинной сумрачной комнате за длинным черным столом сидел маленький бледный человек с залысинами. Он мелкими глотками, устало и как-то по старчески прихлебывал чай. От стабильности, которой он так гордился, оставалась пустая оболочка. Люди, заходя к нему в кабинет, по-прежнему имели испуганно-подобострастное выражение на лицах, они по-прежнему докладывали ему, читая по бумажке искусно подобранные факты и подтасованные цифры и с облегчением выходили из кабинета, когда он кивком отпускал их — но все это был театр, в котором актеры продолжали играть за деньги и по привычке. А за стенами кремлевского театра начиналось какое-то серьезное движение, которого он очень боялся. Бурлак больше не ездил в администрацию президента и не советовался по поводу каждого своего чиха, а вел игру с возвращением Ленина с того света. Игра на первый взгляд казалась дурацкой шуткой коммунистов, а на второй весьма опасной для стабильности и вертикали затеей. Трепаковский мчался на особом поезде по России к Тихому океану, на каждой остановке возвещая поход нищих и русских за справедливое распределение смерти, и президент предчувствовал, что крикливый фигляр, сорвавшись с веревочки, теперь выкинет какой-нибудь такой фортель, который перепутает все его карты. Что он задумал? Неужели, доехав до краев страны, въедет на поезде в океан и по вскипающей соленой воде помчится дальше, оглашая мир воплями о суверенитете бессмертной России? Или оттуда, с крайней точки страны, тронется в обратный путь на Москву, собирая под свои синие знамена толпы бедных, нищих, диких, грубых, злых и раздраженных соотечественников? Президент и к такому варианту был готов — он перевел внутренние войска на состояние постоянной боеготовности. Но вот вопрос, что смогут сделать внутренние войска в условиях отсутствия смерти?
Президент еще подлил молока. В казенном доме, где проживало первое лицо, было тихо и пусто. Нелепого морковного цвета диван и черные стулья с высокими спинками казались уродами. Маленький лысеющий человек с редкими светлыми волосами и длинным ртом, склонив голову над чашкой, думал обо всем сразу. Он думал о русских, татарах, башкирах, эвенках, чеченцах, о малых городах и малых народах, о проблемах столиц, о беде провинциальных городов, о фальшивой водке, которая снова была в ходу у лишившихся своего последнего страха алкоголиков, а еще он думал о мигрантах, приток которых из загробного мира грозил осложнить и без того непростое положение в стране. Как с ними быть, с толпами людей, которые со дня на день повалят из того мира в этот? Ввести регистрацию? Выдавать паспорта? Платить ли им пенсию? Но пенсионный фонд и без того трещал по швам… И вообще должны ли вернувшиеся с того света люди иметь такие же права, как и те, кто туда не уходил? Право выбирать и быть избранным? От мысли о том, что в Думе появятся депутаты-покойники в черных гробовых костюмах и с застывшими улыбками, ему стало не по себе.
Он продержался двенадцать лет, он сжал Россию так, что она больше не разбегалась в стороны, он заставил ее не брыкаться и идти в будущее ровным размеренным шагом, но теперь он чувствовал всеми своими напряженными нервами, что почва под ногами колеблется и скоро грянет удар. Он так этого боялся и не хотел. "Нервы! — с укором и досадой сказал президент сам себе, делая еще один маленький
Глава седьмая
1.
В Академии наук после трагической и преждевременной смерти директора института физических исследований в Протвино Лоренц-Валиулина развернулась настоящая война. На место директора претендовали шесть академиков и два члена-корреспондента. Все понимали, что это не просто место директора большого и значительного института; речь шла о принципиально новой науке загробоведении, которой в ближайшие годы предстояло определять все развитие человечества. Инвестиции в исследования загробного мира должны были составить двадцать процентов от ВВП. Отменялся как совершенно ненужный Космос, сводились на нет работы в области нанотехнологий, переводились на частные гранты работы в области удлинения сроков жизни. Все госфинансирование бросалось теперь сюда, и только сюда. Маленький и тихий городок Протвино на берегу Оки становился центром мира.
Все надковерные и подковерные игры были пресечены одним телефонным звонком, который раздался рано утром в квартире президента Академии. "Кто это в такую рань?", — недовольно подумал главный академик страны, шагая к телефону в розовой пижаме и с зубной щеткой в руке. На щетке была только что выдавленная из тюбика паста Lаcalut. Президент академии точно следовал инструкциям своего зубного врача, который рекомендовал чистить зубы не меньше пяти минут утром и пяти минут вечером. В эти пять минут президент академии обычно обдумывал предстоящие ему сегодня дела. Это была, так сказать, планерка с самим собой. Звонок прервал планерку на третьей минуте.
Звонил человек из администрации президента. Он курировал Академию.
— Есть мнение, — сказал куратор, — что директором института должен стать Илья Александрович Вермонт.
Академик замычал в ответ. Это значило, что он не находит слов для того, чтобы согласиться.
— Я догадываюсь обо всем, что вы хотите мне возразить, — сказал куратор, — но на споры и возражения у нас нет времени. Надо срочно брать ситуацию под контроль. Лучшего директора головного института по исследованию и освоению загробного мира нам не найти. Илья Александрович автор эксперимента и создатель математической теории. Возможно, он гений. Мы ознакомились с его биографией и решили, что надо продвинуть его на этот пост и дать ему возможность работать так, как он считает нужным. Для решения всех иных вопросов у него будут заместители.
В дверь квартирки Вермонта на третьем этаже обыкновенного дома-пятиэтажки позвонили. Вермонт в этот момент стоял посредине разгромленный квартиры в синей спортивной майке и желтых беговых трусах. Он собирался идти побегать, потому что надо было, наконец, вырвать себя из душевной смуты и мысленного хаоса. Таков был его утренний посыл самому себе, но в последний момент он вдруг снова не совладал с собой и принялся обыскивать и ощупывать карманы выброшенной из шкафов одежды. Он помнил, что писал в том числе и на салфетках, которые брал в столовой института и рассовывал по карманам. Куда-то же должны были деться бумажки с прыгающими буквами и цифрами формул и расчетов! Он отправился к двери и раздраженно открыл ее, думая, что это соседка, которая все последнее время смотрела на него восхищенными глазами. Она много раз видела его по телевизору. Но за дверью оказались два очень серьезных человек в костюмах цвета стали и при одинаковых нежно-голубых галстуках. Вермонт, насмотревшийся за последние недели на эфэсбэшников, сразу понял, кто они такие, и ужасная мысль мелькнула у него в голове.
— Что вам здесь нужно? — спросил он, бледнея и отступая в глубину квартиры.
— Мы просим вас одеться и следовать за нами.
— Куда?
— В институт.
— Я сегодня не пойду в институт.
— Илья Александрович, вам срочно надо ехать в институт!
— А я вам сказал, что не пойду в институт!
Через четверть часа двое мужчин в серых костюмах вывели из подъезда под руки старшего научного сотрудника Илью Вермонта. Пиджак, который агенты надели на него, был криво застегнут, брюки топорщились. Они посадили ученого в черную машину, и она с места взяла в карьер. Еще через десять минут Вермонт в сопровождении двух агентов, которые поддерживали его под локти в те моменты, когда у него от волнения заплетались ноги, вошел в конференц-зал. Он уже знал. В машине ему сказали. Несколько десятков лиц обратились к нему. Это были ведущие научные сотрудники, профессора, доктора наук, ученые с мировым именем. Был тут и главный инженер установки, и начальник АХО, и начальник первого отдела, который смотрел на Илью Вермонта с приятной, доброжелательной улыбкой. Это он дал молодому ученому самую лучшую рекомендацию. Агенты провели Вермонта по залу, вставили в кафедру и испарились. Воцарилось молчание.