Россия загробная
Шрифт:
Она снова была женщиной, и на этот раз — бессмертной.
Глава девятая
1.
С утра это были еще редкие прохожие, в одиннадцать дня по переулкам текли человеческие ручейки, а в полдень на набережную повалил густой людской поток, перекрывший переулки от края до края. Охранники недоуменно смотрели на веселые лица москвичей, дружно шагавших мимо "Президент-отеля" вниз, к реке. Никаких объявлений по радио не было, телевидение в эти часы передавало магазин на диване и очередные страсти, снятые в 90 сериях в Бразилии, но весть о том, что на набережной что-то будет, стремительно расходилась по Москве. Никто не знал, что именно, но все говорили друг другу об этом с радостными лицами. Удалов был прав: Суперакт взорвал существующий порядок вещей.
Во всю длину и ширину набережной, от Крымского моста до Каменного, стояли тысячи людей. Ничего не происходило. Сильно пекло, было душно, и порывы ветра приносили запах гари. Мужчины прикрывали головы газетами. Девушки прогуливались под цветными зонтиками. Молодые люди пытались заговорить с ними. Сверху, от ЦДХ, таджик с плоским коричневым лицом быстро бежал, держась руками за тележку, груженную ящиками с голубоватыми бутылками воды "Святой источник". Все пятьсот бутылок тут же раскупили.
Место работ по подъему истукана было огорожено железными решетками в половину человеческого роста. По набережной были уже проложены рельсы, по ним ползал огромный башенный кран с желтой лесенкой и красной кабинкой. Сейчас был обеденный перерыв, стрела крана нависла над рекой и не двигалась. За решетками, через каждые десять метров, стояли с мрачными и скучными лицами милиционеры в белых рубашках с короткими рукавами. За их спинами, у парапета набережной, тарахтел передвижной генератор, кабели от которого уходили вниз, к воде. Буксир с грязным оранжевым бортом и белой скошенной рубкой замер посредине реки. На палубе ни души. Чуть дальше, ближе к мосту, стояла баржа с еще одним краном, поменьше. По ее бортам висели автомобильные покрышки. В черной Ауди с затемненными стеклами и открытыми дверями, откинувшись на спинки сидений, положив рации рядом с собой, сидели несколько человек в штатском. Они были без пиджаков и пили кефир из пакетов.
Вдруг наверху, на Ленинском проспекте, зародился гул. Гул катился вниз, к набережной. В толпе возникло бурление. По переулку медленно полз открытый автомобиль, а за ним ехал автобус скорой помощи с синей мигалкой. Это был старый раритетный Руссо-Балт, арендованный коммунистической партией в частном автомузее. Колпаки его колес ослепительно сияли. За рулем был владелец автомобильной коллекции Ломаков, очень сердитый человек средних лет, раздраженный донельзя теми мытарствами, которые ему пришлось вытерпеть при организации музея, про который он гордо говорил: "Была Третьяковка, будет и Ломаковка!". На широких подножках Руссо-Балта стояли охранники из фирмы "Силовик" и внимательно следили за толпой. Сердитый Ломаков оторвал от руля руку в черной перчатке c раструбом и дважды коротко сжал розовую грушу клаксона. В жарком воздухе поплыл вязкий, стонущий звук. Широкий нос Руссо-Балта раздвигал перед собой толпу. Веселые лица, смеющиеся рожи, любопытные хари, прекраснейшие лики заглядывали через лобовое стекло в кабину. Старинный автомобиль остановился в полуметре от заграждения. На красном, обожженном солнцем, потном лице ближайшего милиционера появилось выражение сильного недоумения. Люди в штатском, сидевшие в Ауди, оторвались от кефира и с внимательным напряжением смотрели в ту сторону, где по непонятной причине вдруг взбухала и шумела толпа. В доме напротив начали открываться окна — одно за другим, одно за другим! — и в них высовывались люди. Тяжелые двери Руссо-Балта одновременно открылись в обе стороны, и с громоздких сидений поднялись двое. Один, всем известный, был первый секретарь компартии Бурлак — тяжелый, негнущийся человек с круглым лбом и глубоко сидящими глазами. На него никто не обращал внимания. Другой был ниже ростом, полнее и как-то живее. В лице у него была пергаментная желтизна, словно он недавно отошел от тяжелой и долгой болезни. Бородка поредела. Но в общем он был тот самый, всем известный и всеми узнаваемый человек, чье лицо мелькало в старых фильмах, сохранялось на старых картинах и встречалась в книжках…
Ленин! Шум шел по всей набережной. К машине бежали. Да, это был он, Ильич, и люди перегибались через дверцы Роллс-Ройса и наваливались животами на капот, чтобы
— Здравствуйте, товарищ милиционер! — громко и чуть картавя сказал он молодому милиционеру с обожженным солнцем лицом. Тот молчал, и в глазах его нарастал безысходный ужас. Он видел это лицо тысячу раз, но никак не мог понять, где. Да, он видел прищур этих глаз, и эту старинную адвокатскую бородку, и этот накрахмаленный воротничок с двумя пуговицами, и скромный галстук с широким узлом. В детские годы в школе? В кино? Между тем Ильич, улыбаясь, положил свою желтую, восковую руку на решетку.
— А ну-ка пропустите-ка нас, товарищ милиционер, мы идем к крану! — весело сказал он. — Рабоче-крестьянская инспекция условий труда, так сказать! Он опять чуть картавил. Он явно наслаждался ситуацией.
С той стороны решетки рядом с милиционером выросли люди с Лубянки. Они уже надели пиджаки и выглядели в одинаковых костюмах и с одинаковыми лицами как злые и бездумные инкубаторные клоны. Один из них, поднеся рацию ко рту, быстрым приглушенным голосом передавал информацию Затрапезникову прямо в его затененный синими гардинами кабинет.
— Владимир Ильич Ленин… прибыл на набережную… требует пропустить его к башенному крану… толпа увеличивается… — тихо бормотал оперативник в рацию. — Стоит в метре от меня… Вижу его… Ильич как живой…
— Сюда нельзя! — сказал тип в штатском, с особенно-важным и наглым лицом, которое выражало полнейшую уверенность этого человека в том, что его все боятся и он всегда имеет власть над людьми. Но тут его отчего-то никто не боялся. В толпе захохотали.
— Ты понимаешь, кто стоит перед тобой, — загудел Бурлак своим утробным басом. — Перед тобой стоит товарищ Ленин, а ты несешь здесь свою полицейскую чепуху… Отойдите.
— Товарищи! — чуть грассируя, сказал, улыбаясь и поворачиваясь к напиравшей сзади толпе, человек в замызганном пиджачке и мятых брюках. — Охранка ничуть не изменилась за то время, что я отсутствовал в России. Когда я в семнадцатом году вернулся из Швейцарии, они были такие же дондоны! Мы со Львом Давидовичем их в грош не ставили! Помогите нам пройти!
Толпа радостно рванула. В одно мгновенье разлетелись решетки, а милиционеры и люди с Лубянки оказались захваченными в могучее движение сотен людей. Человек в пиджачке, донесенный волной до огромной ноги подъемного крана, взялся своими желтоватыми ладонями за раскаленные поручни и бесстрашно полез вверх. Вслед за ним, потея красным растерянным лицом, лез охранник, а за ним врач в белом халате и белой круглой шапочке. Врач тоже имел указание не отставать от Ильича ни на шаг и хранить вождя революции пуще своей собственной жизни. Взволнованный Бурлак остался внизу.
На высоте пяти метров Ленин спокойно и деловито ступил на железную площадку с поручнями. Это было на метр выше, чем тогда на броневике, а так все очень похоже. Он прекрасно себя чувствовал. Врачи, успевшие сделать ему анализы, не могли найти в его организме никаких следов пребывания на том свете. Сейчас Ильич положил обе руки на теплые металлические перила и обвел взглядом толпу. Сверху он видел тысячи обращенных к нему веселых, радостных, счастливых, предвкушающих лиц. Вот какие они, потомки! В домах на набережной уже были открыты все до единого окна, во всех окнах были люди, некоторые смотрели в бинокли, другие снимали происходящее на набережной видеокамерами. Откуда-то взялся красный флаг. Сотни рук с мобильными телефонами, включенными на видео и аудиозапись, поднимались из толпы.