Россия загробная
Шрифт:
Однако факт оставался фактом: кто-то делал отличные деньги на его купонах. Все началось с того, что возник черный рынок купонов на бессмертие, где их покупали те, кто надеялся таким образом стяжать что-то… там, по ту сторону… то ли вечную жизнь, то ли сладкую смерть. Никто точно не знал. Появилось акционерное "Общество взаимной смерти", которое скупало купоны на бессмертие тысячами, помещало их в банк и даже выводило как ценную бумагу на биржу. Купоны, которые были придуманы Трепаковским как символ его могущества и щедрости, вдруг обрели реальную цену и к середине июля (а первый раз он разбрасывал их на Пушкинской в начале июля) котировались уже выше акций Газпрома. Никому теперь не был интересен газ, все хотели продавать и покупать смерть. По общему мнению, подпись Трепаковского и его портрет в профиль, имевшиеся на купоне, гарантировали владельцу бумаги права в том мире… то ли на шесть соток рая, то ли на безбедную жизнь на реке Стикс, где, говорят, один бывший премьер уже строил себе дачу. Говорили, что Трепаковский делает все это с разрешения Кремля, который сам не может играть в игры с приватизацией смерти и поэтому работает через своего доверенного политика. Услышав такую версию, знатоки кривили лица: что, Кремлю больше не через кого сыграть в эту игру, кроме Трепака? Да у Кремля, чтоб вы знали, таааакие возможности…. Никто ничего в эти судьбоносные дни не знал наверняка. Игра шла по-крупному, в нее включился даже лондонский олигарх, который всегда интересовался исключительно футболом и самыми большими в мире яхтами, но на всякий случай дал указание своим людям скупить весь июльский тираж купонов и таким образом обеспечить ему максимальные права в прекрасном загробном мире, который он в ближайшем времени собирался посетить как турист. Возможно, на яхте; он велел уточнить, можно ли приплыть туда на яхте. Еще у него был план основать там футбольную Академию из умерших футболистов.
4.
Ночью Анна Вивальда поцеловала хомяка в лапку и съехала в зеркальном лифте на первый этаж отеля. Девушка на ресепшен проследила за ней восхищенным и одновременно недоуменным взглядом. Не успела Анна Вивальда на своих высоких тощих ногах пройти несколько шагов по ночному тротуару, как рядом с ней затормозил черный автомобиль с черными стеклами и без номеров. Одно из стекол медленно поехало вниз, и в ночном свете фонарей появилась небритая рожа, которая нагло и сально предлагала Анне Вивальде сто долларов, если она сейчас поедет с ними. Она равнодушно показала ему палец, и через секунду двое небритых восточных парней тащили ее в машину. Она завопила на всю пустую улицу.
Она не поняла, откуда появился двухметровый парень с бритой наголо головой и огромными бицепсами, перекатывающимися в коротких рукавах белой майки с надписью "Мало не покажется!". Он был не один. Из-за его спины выбежал худенький паренек и, взвившись в воздух, в прыжке выпрямил ноги и попал ими бандиту точно в лицо. Бандит со стоном улетел в темноту и оттуда не вернулся. В это время высокий с бицепсами встретил неожиданное препятствие в виде двух человек с ножами, которые медленно двигались вокруг него на полусогнутых ногах. "Чурки, сейчас мочить вас буду!" — весело сказал он восточным людям, вставая в боксерскую стойку.
— Мясо! Будем всэх вас щас рэзать! Аллах Акбар! — отвечали ему сразу несколько голосов.
— "Спартак" чемпион! — кричали в ответ громко, хотя и вразнобой, подбегающие парни с бейсбольными битами.
Битва бейсбольных бит с ножами не успела как следует начаться, как из ночной тьмы принесся полицейский автомобиль, на крыше которого мигал синий огонь. Тревожное пламя залило ночную улицу. Все происходило так быстро, что Анна Вивальда не успевала следить за процессом, а видела только результат. Она увидела, что небритые бандиты лежат лицами в асфальт, причем огромный полицейский в берете, вооруженный автоматом, поставил ногу в шнурованном ботинке на спину одному из них; еще она увидела, как худенький каратист бросился по переулку прочь, а его товарищ с огромными бицепсами деловито объяснял полицейскому офицеру, что "чурки напали на русскую девушку". Офицер с мясистым сонным лицом скользнул взглядом по Анне Вивальде.
— Это что ли ты русская девушка? — спросил он, с презрением оглядывая тощие ноги певицы и ее белый атласный пиджак, под которым то ли была юбка, то ли не было. — Чего смотришь? На работу вышла, б….? Иди отсюда! Э, босоножку свою возьми, дура! — крикнул он ей вслед и ударом ноги подогнал босоножку к ней поближе. Она попрыгала, надевая ее, и дальше уже шла не хромая, но зато у нее сильно заболела рука в том месте выше локтя, где ее как щипцами сжимали бандиты, утаскивая в машину Локоть тоже болел. Еще что-то странное делалось с ее лицом, под глазом вспухало. "Ну вот погуляла", — подумала она.
На углу широкой улицы, выложенной брусчаткой, ее догнала женщина в джинсах и с рюкзачком на спине. "Вы очень похожи на Анну Вивальду… В таком виде по Москве ночью вам лучше одной не ходить", — заметила женщина на отличном английском. — Болит, да?" Она с улыбкой подняла руку и поднесла ее к вздувающемуся фингалу под глазом. "Надо лечить… Пойдемте ко мне, Теплый Олень снимет вам синяк в два счета!" Анна Вивальда посмотрела на веселую туристку с рюкзачком своими трагическими глазами и внезапно поняла, что ей можно верить. Ее новую подругу звали Маша, и она была сновидица, лекарь и волшебница.
5.
Новая знакомая Анны Вивальды жила в большом доме на главной улице Москвы. В окна ее уютной кухни с коричневыми облезлыми трубами был виден каменный всадник на коне. На трубах сидели большие картонные бабочки. В комнате висела картина, на которой медведь ловил лапами луну. Маша напоила Анну Вивальду зеленым чаем и извинилась, сказав, что сейчас наступает ночь и ей надо работать. Она работает по ночам, как и положено ведьме. О синяке беспокоиться не стоит — одна из подруг, которая тоже сейчас ожидалась в гости, убирает такие вещи за несколько минут. И тут же зазвонил дверной звонок, и ровно в полночь с веселыми шумными разговорами появились Машины гости. В большой комнате для них уже были разложены надутые маленьким автоматическим насосом резиновые матрасы.
Анне Вивальде впервые за долгое время не было тошно, грустно, печально, депрессивно, отвратно и одиноко. Хмель от выпитого днем бренди прошел. Кокаин выветрился. Вместо привычной в такой ситуации депрессии она испытывала необычное для нее чувство радости, словно она была маленькая девочка, а вокруг заботливая и дружелюбная семья — на самом деле у нее никогда не было мира в семье, отец и мать всегда ругались друг с другом, а она уходила от них петь песни в бар. Она послушно легла на надувной матрас под медведем, ловящим луну, и закрыла глаза. Маленькая женщина, едва заметно припадающая на левую ногу, накрыла ее синяк ладонью. Женщину звали Теплый Олень. Ее крошечная ладонь была горяча, как блинчик. Это был добрый и не опасный жар, и обжечься им было невозможно. Жар, истекавший из ладони, мягко протапливал ее поврежденную плоть и растворял синяк. Через несколько минут женщина сняла руку и сказала: "Ну все! Ваше лицо в порядке!" Анна Вивальда посмотрела на себя в зеркале в ванной и убедилась, что фингала удивительным образом больше нет. Он исчез в пять минут под воздействием той таинственной энергии, которой владела маленькая женщина. "Теплый Олень, спасибо!"
Квартира между тем наполнялась все новыми и новыми ночными гостями. Только женщины, ни одного мужчины. Их имена были Большая Лань, Всевозможный Китай, Красная Птица, Ловица Звезд, Синий Шафран. Они были оживлены и веселы, как бывают веселы люди в преддверии нового года или другого большого праздника. Одна из них, по имени Мелкая Вибрация, с завитыми в мелкие кудряшки волосами, ожидая, пока Анне Вивальде излечивают синяк, уселась в позе лотоса на табуретку и пила зеленый чай, держа пиалу в растопыренных пальцах правой руки; она сидела в позе лотоса на шаткой табуретке с таким видом, словно это естественная позиция и нормальное место для ее гибкого тела, прошедшего тренировку в непальском ашраме. Там ей приходилось молчать шесть месяцев подряд, и поэтому тут она говорила без перерыва. Наконец все они отправились в большую комнату и, смеясь и переговариваясь, стали укладываться на надувные матрасы под картиной с луной и медведем. Все они были сновидицы. Они, как объяснила Анне Вивальде хозяйка квартиры, путешествовали во снах под ее умелым руководством. На уточняющий вопрос певицы о своих занятиях хозяйка квартиры Маша отвечала с высоким и несколько неестественным смехом: "teaching, dreamwork and regression therapy".
Коллективные, или, как говорила Маша, оркестровые сновидения были сложнейшим видом искусства сна. Это не то что дрыхнуть в одиночку. В оркестровых сновидениях каждый сновидец спит в своей ментальной области и ведет свою сновидческую тему, но сложение этих тем образует полотно необычной красоты. Это целый мир со своими лугами, ручьями, полями и существами. Такая согласованность сна требует большой подготовительной работы и высокого мастерства, которое дается только многолетней тренировкой на кроватях, диванах, раскладушках, креслах и даже скамейках. Маша спросила, не хочет ли Анна Вивальда прилечь на диван и побаловаться каким-нибудь приятным маленьким сончиком, который она ей сейчас сварганит из собственных фантазий и сказок Гофмана, на что певица отвечала, что хочет, даже очень хочет, потому что ощущает счастье и покой в их обществе, но никак не может, потому что она вышла прогуляться на пятнадцать минут и дома — то бишь в отеле "Арарат Хайат" ее ждет друг, хомяк. Она вдруг подумала о любимом зверьке, как он там сидит один в темном огромном номере, дремлет в клетке и чувствует в самой глубине своего маленького толстого тельца нарастающую тревогу. Может быть, его даже бьет дрожь от того, что он беспокоится за нее. Маша сказала, что не отпустит Анну Вивальду одну в ночной город, полный банд и сумасшедших, и вызвала для нее розовое женское такси.