Россия загробная
Шрифт:
Скандал начался в одиннадцать часов десять минут утра, когда Джон Фенимор Купер Дакоста в модном оранжевом пиджаке, салатовых брюках, цветном шейном платке и с распущенными по плечам волосами зашел к Анне Вивальде, чтобы в шестидесятый раз за последние пять дней осведомиться, на какой день заказывать билеты в Лондон. Им уже давно было пора улетать, а они по милости Анны Вивальды все сидели в этом раскаленном и душном городе, на улицах которого не было кислорода, а только плавала, переливаясь между домами странной архитектуры, густая безвоздушная жижа. Жара не отпускала город даже по ночам, когда гектары раскаленного асфальта отдавали в воздух накопленный за день жар, а днем становилась невыносимой даже для него, несколько лет жившего в южных странах. Яркий солнечный свет выжигал улицы, забитые автомобилями, которые с тупой настойчивостью стояли в пробках и отравляли воздух горячим ядовитым выхлопом. Джон Фенимор старался не покидать кондиционированные покои дорогого отеля, но если все-таки ему приходилось выйти на улицу, рубашка тут же прилипала к телу, по бокам тек пот, глаза начинали слезиться, а в легкие проникала горькая гарь, от которой он потом долго не мог избавиться. Даже прополаскивания рта розовым французским элексиром не помогали. Джон Фенимор Купер Дакоста терял терпение. Его особенно бесило, что Анна Вивальда вела себя так, словно не испытывает никакого дискомфорта, сидя в этой сумасшедшей Москве, которую снизу явно поджаривали черти.
Взяв за концерт у этих самовлюбленных русских олигархов полтора миллиона евро, он хотел поскорее слинять из их суматошной столицы в своей чистенький дом, аккуратно стоявший на чистенькой Черрни-стрит в Лондоне, но его подопечная, в очередной раз слетев с катушек, очень некстати решила начать новую жизнь. Дакоста работал с ней уже пять лет и пережил несколько приступов обновления. Во время таких приступов Анна Вивальда начинала учить совершенно ей ненужные иностранные языки (например, латышский; но на черта звезде мировой эстрады латышский?), записывалась на курсы массажа (в результате чего курсы закрывались, не выдержав наплыва тысяч энтузиастов, желавших учиться массажу вместе с поп-звездой или, еще лучше, хоть раз помассировать ее саму) или начинала заниматься спортом, причем самым диковинным. Последним ее спортивным увлечением был бокс, в котором она, к удивлению Дакосты, достигла хороших результатов, о чем ему говорили Тедди Атлас и Наташа Рагозина, которая пару раз попадала в нокдаун после ударов Анны Вивальды во время спаррингов. Или поддавалась любимой певице? Но теперь дело обстояло и того хуже, хотя некоторое время назад Дакоста считал, что не может быть ничего хуже Анны Вивальды, нюхающей кокаин и занимающейся боксом.
Когда она кинула бутылку шампанского ему в голову, он замолчал от ужаса и неожиданности. Она же мгновенно успокоилась и села в кресло. Анна Вивальда сидела в кресле, закинув ногу на ногу и сияя своей знаменитой коленкой, украшенной родинкой. Ее лицо было бледным и казалось изможденным, но глаза смотрели с отрешенным, трагическим спокойствием.
— Ах так, — сказал он. — Ты сошла с ума, моя милая. Ты хоть понимаешь, что без меня тебя в две минуты выкинут из бизнеса? Посмотри на себя, дура! Ты же живой труп!
Она молча слушала.
— Откуда ты взяла эту чушь про котов? Что взбрело тебе в голову, что ты поэт-импровизатор? Ты просто маленькая девочка с куриными мозгами, которую я вытащил из бара, где она пела самодельную дрянь пивным алкоголикам! Ты опять нюхала с утра?
— Кокаин я нюхаю во время ланча, — холодно отвечала она.
Этот холод был страшнее ее распаленных криков и матерных восклицаний на трех языках. Она встала, и он вдруг крупно, отчетливо, с какой-то немыслимой ясностью увидел ее намалеванные на бледном лице глаза, которые с ненавистью смотрели на него. Она осторожно вынула очередной букет роз из вазы, присланный ей управляющим, и, размахнувшись, ударила Дакосту букетом по лицу. Шипы на длинных зеленых стеблях сильно оцарапали ему лоб, подбородок, щеки.
Когда Джон Фенимор Купер Дакоста с расцарапанным шипами лицом, кровоточащим глазом и съехавшим набок шейным платком выбежал из номера, Анна Вивальда все с тем же ледяным спокойствием насыпала в ладонь горочку белого порошка, поднесла руку к клетке, дала хомяку полизать кокаина, а потом сунула ему между прутьев решетки ломтик яблока, который хомяк осторожно взял в свои маленькие ручки и принялся закусывать… Некоторое время она с умилением смотрела, радуясь его аппетиту. Потом заказала по телефону бутылку бренди Veterano и соленые орешки и включила плазменную панель. Шли новости, она не понимала ни слова. Вдруг она почувствовала себя неимоверно и чудовищно усталой, так, словно в ней в это мгновение иссяк запас отведенных на всю жизнь сил. Зеленые стебли и розовые лепестки были разбросаны по ковру.
— Смерти больше нет, Хома, ты понял? — сказала она хомяку.
Хомяк внимательно глядел на нее из-за прутьев клетки.
— Это значит, мы будем жить с тобой вечно, вечно, вечно… и попадем в рай, Хомочка мой!
— Анечка, не волнуйся! Все будет хорошо! — отвечал хомяк, держась черной ручкой с крошечными пальчиками за решетку и улыбаясь ей с невероятной, глубоко проникающей в душу лаской. — Не плачь, пожалуйста!
Но она все равно заплакала.
Глава пятая
1.
Первый секретарь компартии Юрий Федорович Бурлак приехал в центр подготовки потусторонней экспедиции в семь часов вечера. В бумагах, электронной почте и даже в разговорах центр в целях конспирации именовался "объектом X". Объект Х был организован партией в подмосковном совхозе, который когда-то назывался совхозом имени Восемнадцатого партсъезда, потом был переименован в совхоз имени Двадцать пятого партсъезда, а затем превратился в совхоз-гигант "Подмосковный". У крыльца совхозного ДК "Елочка" стояли черные машины, за стеклянными дверями маячили фигуры охранников из частного охранного предприятия "Силовик", хозяин которого, бывший генерал МВД Нарыщенко, был членом ЦК. Первый секретарь вошел в двери и тяжелой походкой, роняя вес тела то на одну, то на другую ногу, отправился в помещение, которое из соображений секретности и боясь вездесущей прослушки было положено называть "Бойлерная". Бурлак умел не только значительно говорить, еще он был наделен даром значительной походки, так что даже когда он шел в туалет, фигура его сама собой выражала глубокую заботу о судьбах Родины.
— Ну, как там у нас идут дела, в Бойлерной? — спросил он, шагая в свете белых неоновых ламп, жужжавших под потолком. На стендах по стенам коридора висели детские рисунки, приколотые булавками. На дверях таблички: "Танцевальный класс Лебединое Озеро", "Изостудия Красное Солнышко", "Литературный клуб Юнармеец". Еще совсем недавно тут звучали звонкие детские голоса, но дети разошлись на летние каникулы, а в ДК в срочном порядке вселились очень серьезные люди в белых халатах. Оборудование выгружали и монтировали трое суток, и даже по ночам. Теперь подготовка экспедиции, которой предстояло перевернуть жизнь человечества, вступала в заключительную фазу. Но главное было не в том, чтобы сходить туда и обратно. Это смог и Чебутыкин. Главное — вывести оттуда Ильича. И фигура Бурлака на ходу выразила еще большую заботу о Родине.
— Они молодцы, — отвечал коммунистический академик Март Алхимов, возглавлявший центр подготовки экспедиции в загробный мир. Как коммунист старых, советских времен и атеистической закалки, академик Алхимов, конечно, не верил ни в какого Бога и считал человека вполне себе смертным. Но даже он не мог отрицать великого научного открытия Вермонта. Если науке удалось достать с того света Чебутыкина, значит, то, что мы считаем смертью, на самом деле не смерть, а только переход в новую жизнь, за которой последует смерть. Академик Алхимов ни в коем случае не хотел отказываться от смерти как свойства материи. За прошедшие две недели он уже набросал вчерне новую теорию поля, объясняющую, при каких условиях возникают туннели между догробным и загробным миром. — Никакого волнения. Железные нервы, железные люди!
— Как спали?
— Все трое спали отлично. Утром померили давление: у всех в норме и давление, и пульс…
И Бурлак, и Алхимов подумали о Гагарине. В день полета у него тоже был нормальный пульс. И спал перед полетом он тоже отлично. Все сходилось.
— Я говорю, не оскудела наша земля героями, — веско сказал Бурлак, шагая по коридору мимо клуба силовых единоборств "Толчок, рывок и жим". — Нет, не оскудела! Они вошли в белые двери небольшого зала, где прежде помещалась студия русского народного танца "Полюшко-поле". В конце зала, под закрытыми фанерными щитами окнами, стояли три кресла, привезенные сюда из Звездного городка. Конечно, все понимали, что отправиться на тот свет можно сидя и на табуретке, но Бурлак считал необходимым подчеркнуть символический момент. Эти кресла когда-то стояли в ракетных кораблях "Восход". И теперь они должны принять тела трех героев, отправлявшихся на тот свет с миссией, которую даже представить не мог Сергей Павлович Королев. "Вот как летит время", — с грустью, но и с гордостью за советскую — а какую же еще? — науку подумал первый секретарь.