Россия загробная
Шрифт:
Только что ему звонили с поздравлениями из администрации президента. Молодой человек, отвечавший там за идеологию — в свободное время этот парнишка писал матерные романы — поздравил его с выдающимся научным достижением и сказал, что открытие смерти как вида жизни ознаменует собой новый подъем России как евразийской державы. Паренек был горазд плести словеса. Мост между Европой и Азией, сказал он, и академику показалось, что с той стороны трубки хихикают, оказался также мостом между жизнью и смертью. Соединять несоединимое есть предназначение России, быть между и связывать своим огромным живым телом разные берега, вот в чем задача страны. Вслед за ученым Вермонтом, сказал ему кремлевский мальчешечка, склонный к сочинительству каких-то чернушных и дурачливых сюжетиков, наверняка последует первопроходец Ермак, вслед за Ермаком в тот мир придут новые Демидовы, которые поставят там нанотехнологические комбинаты по производству живой воды, антикоррупционных пилюль, таблеток чистейшей совести и сиропа для правильного пищеварения. Так говорил молодой человек из кремлевской администрации, сидя в своем кабинете под портретом президента и под постером группы "Наутилус Помпилиус" с дарственной надписью музыкантов. Затем он перешел к практической части и сказал, что президент только что выступал на расширенном совмине, где принято решение о резком, в сто сорок раз, увеличении бюджета института и о выдвижении академика Лоренц-Валиулина и старшего научного сотрудника Вермонта на внеочередную Государственную премию. Все, что от них на данный момент требуется, это всего лишь в двадцать четыре часа подготовить бумагу, в которой они — пускай приблизительно, никто не ждет от них особой точности! — сформулируют очередные задачи и, главное сроки. Или даже пусть просто назовут дату, когда они, кремлевские — тут паренек снова хихикнул — смогут съездить туда на экскурсию. На этом телефонный брифинг закончился, и ловкий молодой человек под звуки Goodbye Ameriсa принялся обтачивать фразы в новой концепции внутренней политики в условиях поголовного бессмертия населения.
Академик дрожащей рукой нажал кнопку селектора. Секретарша, эта сволочь с крашеными волосами, вошла и молча стояла с блокнотом у груди, ожидая указаний. Она проработала с ним девять лет, всегда получала от него в подарок на 8 марта и Новый год дорогие французские духи и туалетную воду, но сдала его по первому же намеку человека из ФСБ, который, как вампир, присосался теперь ко всей исходящей документации, включая электронную почту, которую контролировали, задействовав секретные комнаты в офисах провайдеров. Академик не сомневался, что она ксерит для своего куратора схемы и чертежи, лежащие у него в папках в ящиках стола. "Илью Александровича Вермонта пригласите ко мне, пожалуйста, на три часа дня!", — сказал он сдавленным от ужаса и ненависти голосом и услышал в ответ ее ледяное: "Поняла. Приглашаю".
Было полтретьего. Он встал, достал из шкафа бутылку армянского коньяка десятилетней выдержки — подарок ереванских коллег, полученный на конференции в Париже — и плеснул себе в стакан. Гудел кондиционер, но рубашка все равно взмокла и противно липла к спине. Надо было сосредоточиться. Он ходил по кабинету с приспущенным галстуком, в розовой рубашке и серых брюках на коричневом ремешке, который обтягивал его обширный живот, и изо рта у него вырывались неясные междометия и бульканья. Он допил коньяк и похлопал себя своими полными большими руками по щекам. Щеки пылали. Он понял, что у него поднялось давление.
Разговор с Вермонтом с самого начала пошел не так. Лоренц-Валиулин думал мягко, по отечески, объяснить ему, в какое ужасное положение он поставил институт и его лично, потеряв математическое обоснование эксперимента, но паршивец не захотел слушать упреки, поднял на академика свои безумные, разъезжающиеся глаза — коноплей он балуется, что ли? — и нагло заявил, что ничего не терял и его математика, как всегда, была на высоте. Не в математике дело! — заявил паршивец и быстро свел свои сумасшедшие глаза к переносице.
— Вы что имеете в виду? — страшно багровея, спросил Лоренц-Валиулин. Вермонт заметил, что глаза академика стали оловянными. Вид оловянных глаз академика и все ниже отвисающих подглазных мешков так поразил молодого ученого, что он вперился в лицо собеседника и даже, сам не подозревая об этом, открыл рот.
— Все знают, что я имею в виду, — сказал Вермонт. Его лицо страдальчески обострилось и напоминало сейчас треугольник. — Моя математика оказалась лучше вашей физики!
— Ваша математика? Лучше моей физики? Да вы наглец, молодой да ранний! Ну и где ваша математика? Вы ее спустили в туалет вместе со всем экспериментом!
Лицо Ильи Вермонта покрылось мертвенной бледностью. Слова академика про математику, спущенную в туалет, он принял как прямой и очень грубый намек на то, что считал известным только ему самому. Снова в голове его мелькнула мучительная мысль о рубашке с расчетами на манжетах, отправленной в прачечную… Страшно было представить, в чьи руки могла попасть заветная рубашка. Агенты влияния? Шпионы? Подписка о неразглашении? Что, если ФСБ отыскало рубашку и доложило академику? Только из этого источника мог иметь такую постыдную для него, Вермонта, информацию, академик Лоренц-Валиулин. Илья и предположить не мог, что академик ничего конкретного не имеет в виду и говорит чисто аллегорически.
— Моя математика безупречна, — весь бледный, покрытый потом, пылающий жаром, обдуваемый кондиционером, сидя на краешке стула с судорожно сжатыми ногами, тихо и гордо сказал он. — Все это знают. Я идеально рассчитал эксперимент. У меня не бывает ошибок. Если бы не дыры в вашей трубе, все было бы отлично. Это вы дали разрешение на пуск дырявого коллайдера!
Академик навалился грудью на стол и смотрел на Вермонта белыми больными глазами. Его щеки из пунцовых стали пятнисто-багровыми. На них теперь чередовались пятна багрянца с пятнами странной, меловой белизны. Вермонт с недоумением глядел на цветовую чересполосицу на лице академика.
— Я… — прохрипел академик, и подглазные его мешки отвисли вниз с такой силой, что казалось, что они сейчас сползут с лица и упадут на стол. — Я… Из груди его рвался хрип.
— Если бы в ускорителе не было дыр, все прошло бы идеально, — тупо повторил Вермонт.
Тело академика вдруг осело. Глаза, только что такие яростные, стали бессмысленными и ушли под веки. Розовая рубашка на груди топорщилась, галстук съехал в сторону, и правая рука спазматически гребла по столу, поочередно и через равные промежутки времени отбрасывая в сторону календарь, письменный прибор с медведем, калькулятор Citizen в кожаном чехле и листы бумаги. Вермонт смотрел на академика во все глаза. Вдруг до него дошло.
— Академику плохо! — выбегая из двойных дверей, закричал он. Голос его неожиданно сорвался на визг. Он закашлялся и забился в кашле всем своим раскаленным, потным, измученным телом. Секретарша и эфэсбэшник в штатском ринулись в открытые двери кабинета. Вермонт стоял посреди приемной, окаменев. Вдруг из кабинета вышел молодой человек в штатском, веселыми глазами посмотрел на всклокоченного Вермонта и приложил к уху мобильный телефон. Вермонт отметил про себя, что у него модный IPhone стоимостью никак не меньше шестисот долларов. "Академик Лоренц-Валиулин только что скончался в своем кабинете", — совершенно спокойно доложил кому-то эфэсбэшник. Вермонт поймал на себе его любопытный взгляд.
4.
Горничная, проходившая по коридору восьмого этажа отеля "Арарат-Хайат" на Петровке, остановилась, услышав дикие крики, доносящиеся из-за дверей президентской сюиты. Сначала она решила, что это очень громко работает телевизор, но через несколько секунд, внимательно вслушавшись в бурную речь, поняла, что никакой телевизор не может орать с такой итальянской, испанской, креольской и еврейской страстью. Голос быстро передвигался за стеной, отчего горничная поняла, что мужчина бегает. Женский голос отвечал из одной точки, отчего горничная поняла, что женщина стоит на месте. Она с большим сочувствием к женщине слушала крики до тех пор, когда вдруг прямо у ее лица что-то взорвалось с грохотом, и она в ужасе отпрянула назад и даже выпустила из рук трубу пылесоса и расширившимися глазами глядела в стену, словно ожидая, что сквозь нее сейчас выступит этот страшный обладатель мужского голоса и уличит ее в подслушивании. Потом она догадалась, что кто-то бросил в стену вазу или бутылку… Так начинался скандал в президентской сюите, который имел большие и необычные последствия.