Российский колокол №7-8 2021
Шрифт:
Глеб лениво наблюдал, как комната наполнялась светом, обретала облик. «Будто на фотобумаге в ванночке с проявителем… А где тогда негатив?» – подумал он и, словно намереваясь проверить, спешно поднялся и в одних трусах подошёл к открытому окну.
Солнечные лучи проникали во двор через узкий проход между домами, мерцали в кроне тополя над балконом.
Почти полвека назад, когда родители Глеба заселились в только что построенную пятиэтажку, кто-то воткнул перед домом свежесломанный прутик. Молодая веточка пошла в рост, с годами превратилась в дерево. «Лучше бы яблоньку посадили», –
На широком подоконнике лежал фотоаппарат «Зоркий» – подарок отца. Глеб погладил кожаную кобуру, потёртую по краям. Бережно расстегнул на ней две кнопки, плавным движением до упора вытянул из недр камеры объектив. «Индустар» был установлен на «бесконечность». «То, что нужно», – прикинул Глеб и взвёл затвор. Перешагнув порог балконной двери, нацелил видоискатель вдаль – на пустую лавочку у подъезда. Раздался короткий щелчок.
– На память, – сказал Глеб, хотя рядом никого не было.
Он вернулся в комнату, где повсюду громоздились коробки с книгами, стал у двери. На косяке под слоем белой краски с трудом разглядел свои годовые засечки. Примерил – самая нижняя на уровне пояса.
Стены в спальне были голые, и только в углу фиолетовым глянцем отсвечивал портрет Достоевского. У окна когда-то стоял письменный стол, за которым в школьные годы Глеб проводил по несколько часов в день – учил уроки или выпиливал что-нибудь лобзиком. Родители не позволяли полностью закрывать дверь, иногда подсматривали в щель: «Глебушка занимается…» Он старался этого не замечать, но чувствовал унижение, будто его ловили на тайном пороке.
Кровать с панцирной сеткой была давно вынесена, и только рыжий чемодан и ящик с фотоувеличителем стояли у входа в кладовку, которую в семье обычно называли тёмной комнатой.
Глеб вспомнил, как однажды отец пригласил его туда, плотно прикрыл за собой дверь и включил красный фонарь. Потом шаг за шагом показал весь процесс фотопечати. Всё было легко и просто, но за этой простотой Глеб почувствовал гениальность изобретателя. Отец прокручивал плёнку, и в красном квадрате мелькала череда силуэтов, распознать которые неопытному глазу было трудно. Наконец выбирал нужный кадр, клал под увеличитель светочувствительную бумагу и правой рукой быстро отводил шторку.
«Раз, два, три, четыре…» – шептал отец, а кистью левой руки, будто ворожа, совершал лёгкое движение, затемняя наиболее яркие места снимка. Затем засвеченный лист оказывался в ванночке, и через несколько секунд сквозь алую рябь проявителя проступали знакомые мамины черты…
«Отдам завтра фотоувеличитель Петру, он коллекционирует такие вещи, – подумал Глеб и наклонился над рыжим чемоданом. – Почему отец никогда не закрывал его на ключ? Ведь могло быть всё иначе!»
Глеб отыскал ключ внутри чемодана, проверил замки.
Много лет назад, будучи подростком, Глеб забрался по полкам чулана и снял этот чемодан с самого верха. Родителей дома не было, и мальчик приступил к изучению содержимого. Откинув крышку чемодана, он обнаружил армейские фотографии отца, проявленные негативы, фотобачок, химикаты для печати, несколько свидетельств о рационализаторских предложениях…
Глеб вынул из пожелтевшего конверта пачку снимков, из которой неожиданно выпала небольшая матовая фотография. На ней – отец в молодости. Он полулежал абсолютно голый в тени невысокого дерева, правый локоть утопал в траве. Одна ветвь склонилась над ним, и лучи солнца сквозь листву освещали его лицо. Он смотрел прямо в объектив. Полураскрытые губы замерли в улыбке. На обратной стороне стояла дата – снимок был сделан за год до рождения сына.
Глеб в растерянности держал фотографию, не зная, что делать. Ясный взгляд и насмешка обнажённого отца были ему противны. Неожиданно он понял, что не может просто так положить фото обратно, сделав вид, что ничего не произошло. Глеб согнул снимок пополам и дрожащими руками разорвал по сгибу. Потом – каждую половинку – на мелкие части, пока пальцы могли удержать самый крохотный клочок. Смахнул всё в ведро и, не переобуваясь, вышел на улицу в тапочках. Задержав дыхание, опрокинул ведро в стоящий на углу мусорный бак.
Глеб не раз вспоминал тот роковой день. Это была ошибка, которую он не мог себе простить.
Вскоре Глеб заметил, что отец явно начал сдавать, и не только внешне. Однажды они ехали в полном трамвае и он учил сына, как не уступать место – смотреть в окно или дремать.
На второй год у отца случился инсульт. Мать Глеба использовала все свои связи, чтобы мужа положили в хорошую клинику. Но спустя неделю лечащий врач от него отказался, и страдальца перевели в психиатрическую больницу далеко за городом.
В приёмные дни Глеб приносил ему еду.
Отец сидел на корточках на больничной кровати, и скомканная простыня не скрывала его наготы.
– Сколько мне лет? – спросил он.
– Пятьдесят шесть, – ответил Глеб и протянул литровую банку с гречневой кашей.
– Пятьдесят шесть? – скривив губы, хмыкнул отец и начал быстро работать ложкой, поглощая содержимое банки.
В палате между соседними кроватями с виноватым видом сновала молодая сестра.
Шли месяцы. Глеб стал замкнутым, уклонялся от встреч с друзьями.
И вот из больницы сообщили, что отец скончался…
Четверо мужчин снесли по лестничным пролётам гроб, поставили на два обшарпанных табурета под бетонный козырёк подъезда. Прошла церемония прощания. Гроб подняли на скорбные плечи и под музыку траурного марша пронесли мимо серых домов через двор, где одинокий тополь безнадёжно ронял последние листья. В духовом оркестре на большой трубе хорошо играл одноклассник Пётр.
«А вдруг то фото как портрет Дориана Грея? Ну-с, вот вам, батенька, самый низкий мой поступок! Я убил отца!» – не раз корил себя Глеб.
После похорон друг покойного попросил Глеба сходить по одному адресу, сообщить о смерти.
Поднимаясь по деревянным ступенькам на первый этаж к Марьяне – так её звали, – он думал, почему для странных поручений всегда выбирают его.
Дверь открыла красивая пожилая женщина с печальными глазами. Глебу даже показалось, что она уже всё знает. Переступив порог, он очутился на вязаном коврике, точь-в- точь как у бабушки в деревне. В коридоре висело большое зеркало, увеличивавшее пространство.