Ротмистр Гордеев 2
Шрифт:
— А вы, молодец Вержбицкий. Грамотно всё изложили вашим японским хозяевам. Все наши планы раскрыли… Скажите, вы стали предателем за деньги или что-то другое? Может, вас шантажировали?
На Вержбицкого страшно смотреть, его глаза наливаются кровью, лицо становится пунцовым от гнева.
— Я — не предатель!
— Да? — задумчиво тяну я. — А кто ж вы тогда после такого? Присягу-то небось государю-императору давали… Или хотите сказать, что работаете на русскую разведку и всё это часть большой игры?
— Да, я давал присягу и обещал служить русскому императору! Но я — поляк,
— Вот оно как… Значит, присяга и честь офицера для вас ничто…
— По сравнению со свободной Польшей — ничто! — гордо вскидывает подбородок шляхтич.
Я киваю Лукашину. Тот мигом соображает, что от него нужно и скручивает поляку руки, заодно избавляя от оружия и прочих вредных для жизни предметов.
Вержбицкий не сопротивляется.
— Готово! — докладывает Тимофей.
— Благодарю за службу! — хвалю я. — Если бы не твоя бдительность, кормить бы нам червей сегодня…
Казак довольно улыбается. Он заслужил не только доброе слово, но и что-то гораздо существенней. Вернёмся к нашим, надо представить его к награде.
— Чего вы добиваетесь? — удивляется тролль. — Бог с ней, с моралью и честью… Японии никогда не победить Россию.
— Достаточно и того, что Россия ослабеет. Тогда она выпустит из своих дряхлых рук молодое польское государство. Польша станет свободной и независимой, — излагает программу Вержбицкий.
— С тобой всё ясно, — устало машу рукой я.
— Вашбродь, — напоминает о себе Лукашин.
— Что, Тимофей?!
— Дозвольте, я этого пана поучу маленько! — умоляюще просит он.
— Это как?
— Нагайкой по жопе отлупцую. Сделаю так, что он теперь никогда не сядет…
— Прекрасно понимаю тебя, но тут необходимы другие, более радикальные меры. Сначала штабс-ротмистра необходимо допросить: установить все его связи, контакты… Не удивлюсь, если кроме него есть и другие предатели.
— Что потом? — спрашивает Маннергейм.
— Ну не бросать же его здесь… Придётся доставить в военную контрразведку.
— У вас ничего не получится, — объявляет поляк.
— Почему?
— У меня в ворот была зашита ампула с ядом… Как раз на такой случай. Скоро яд подействует. Прощайте, господа!
Глава 3
Тело поляка дёрнулось последний раз в предсмертной агонии, выгнулось и застыло. Зеленоватая пена на губах, остановившиеся зрачки глядят куда-то мимо нас всех в небеса.
Поворачиваюсь к барону-троллю.
— У вас не найдётся портсигар?
— Извольте, — Маннергейм удивлён, но протягивает мне серебряный портсигар. — Огоньку?
— Это уже лишнее. Благодарю.
Беру портсигар, подношу его ко рту только что опочившего Вержбицкого. Внимательно смотрю на отполированную блестящую поверхность. Нет… ни малейшего замутнения… Значит, и правда, не дышит.
И что нам теперь делать с предателем? Вернее с его телом? Таскать с собой по всем нашим разведывательно-диверсионным делам? Быстро протухнет. Прерывать миссию отряда и возвращаться обратно на нашу сторону фронта? Или похоронить здесь в безымянной могиле?
— Барон, на пару слов… — возвращаю портсигар хозяину.
Отходим с Маннергеймом в сторону. Делюсь с троллем своими мыслями о вариантах посмертной судьбы пана Вержбицкого. Карл-Густав закуривает, пускает дым пижонскими колечками.
— Каждый из вариантов имеет плюсы и минусы, Тащить с собой в дальнейший рейд, конечно, не стоит. Можно ещё отрядить несколько человек и отправить их на нашу сторону с мертвецом и кучей подробных рапортов о произошедшем в придачу.
— Ослабить отряд? Ладно, утро вечера мудренее… — Поворачиваюсь к бойцам. — Сорока!
— Здесь, вашбродь, — казак мигом оказывается рядом.
— До полуночи сторожишь тело, потом тебя сменят.
Двое бойцов переносят покойника подальше за деревья, Сорока занимает при нём свой пост. Остальные возвращаются в лагерь. Перекусываем. Грамотных усаживаю писать рапорта о выявленном в рядах отряда японском шпионе. Сами с Маннергеймом тоже отдаёмся эпистолярному творчеству.
Этой ночью японцы могут спать спокойно — нам не до них. А решение по Вержбицкому приму утром. Возможно, тролль и прав — выделить десяток человек и отправить их с рапортами и трупом предателя на нашу сторону, а самим продолжать пакостить «джапам» дальше.
Подзываю Савельича.
— Назначь двух сменных караульщиков на подмену Сороке. В полночь пусть его сменят. Смены по четыре часа.
— Сделаю, господин штабс-ротмистр.
Под веками, как песка насыпали. Ставлю последнюю точку в собственном рапорте при колеблющемся свете свечного огарка в потайном фонаре, и устраиваюсь под деревом спать, подсунув под голову вещмешок. Последний взгляд в тёмное маньчжурское небо с яркими точками звёзд.
Сорока, как мог, боролся с охватившей его сонливостью. Словно собака, встряхивал головой, каждый раз, как чувствовал, что клюёт носом. Густые сумерки накрыли полянку, где он сторожил тело Вержбицкого. Лес жил своей насыщенной ночной жизнью. Какая-то мелочь шуршала палой листвой и мелкими ветками в корнях дальних деревьев. Перекликались ночные птицы, почти неслышно шелестела листва под порывами ночного ветерка. Тёмным, почти неразличимым на траве силуэтом в нескольких шагах лежало мёртвое тело Вержбицкого. Сорока в очередной раз клюнул носом и сам не заметил, как закрылись его веки. Липкая, вязкая дрёма охватила молодого казака.
Тёмный дымок, почти неразличимый в ночной мгле, медленно струился из ноздрей, ушей и приоткрытого рта мертвеца. Клубясь и извиваясь, он окутал всё тело Вержбицкого, скрыв начавшуюся трансформацию. Деформировалось лицо мёртвого офицера, зубы превращались в клыки, прорастали сквозь кожу рыже-чёрные волосяные пряди, само тело удлинялось и увеличивалось в размерах, человеческие кисти превращались в толстые лапы с острыми, до поры до времени, спрятанными между подушечками волосатых коротких пальцев, когтями. Веки нового существа дрогнули и открыли — янтарные глаза с чёрными, жуткими и пустыми как бедна зрачками, глянули оттуда в звёздное небо.