Ротмистр Гордеев 2
Шрифт:
Взмах, и пара бойцов, кинувшихся ему наперерез, отлетели, словно тряпичные куклы, на десяток метров.
Чудовище разворачивается, распахнув устрашающую пасть в сторону бегущего не него с обнажённой шашкой казака. Бойцу удаётся увернуться от удара палицей, казак рубит наотмашь. Заговоренная на демонов, видимо, сталь отсекает демону пару пальцев с кривыми острыми когтями. Хлещет синяя дымящаяся кровь.
На этом везение казака иссякает. Щёлкают гигантские челюсти, и верхняя половина бойца исчезает в гигантской пасти чудовища. Меня чудом не тошнит, да и тролль
— Что за?..
— Это они-хитокути, — Маннергейм зло сплёвывает, — Живоглот, по-нашему. Говорят, создание буддистского ада.
— Приходилось сталкиваться, господин подполковник?
— Государь рассказывал. Он цесаревичем путешествовал в Японию, случилось лицезреть там это страшилище.
— Вы близко знакомы с императором?
— Я же кавалергард, приходилось во время дежурств во дворце пересекаться. Хотя с матушкой его знаком гораздо ближе.
Чёрт! Не до светских разговоров.
Живоглот прёт прямо на нас, и мой амулет печёт грудь, как борщ, только что снятый с плиты.
Выхватываю наган, снаряженный серебряными заговоренными пулями. Бац-бац! Одна из пуль попадает демону в глаз. Он с криком боли, хватается за своё ужасающее лицо. И кидает в нас с бароном свою палицу, словно городошную битку.
Еле успеваем пригнуться, чудовищное оружие со свистом, вращаясь, пролетает над нашими головами.
А демон совсем рядом. Из разинутой на нас с Маннергеймом пасти (она таких размеров, что кажется, может поглотить сразу обоих) вырывается зловонное дыхание — сквозь разверстую глотку, кажется, можно увидеть сам Ад…
Рев монстра закладывает уши.
Раз серебряные пули для него всё равно, что слону дробина, нужна «артиллерия» большого калибра.
Нашариваю в подсумке гранату, начинённую заговоренным серебром, дёргаю кольцо и закидываю её прямо в широкую глотку.
Раз, два, три… Они-хитокути разносит на части. Нас с Карлом Густавом забрасывает склизкими вонючими ошмётками и обдаёт потоками синей крови.
— Живы и, слава Богу, — Тролль крестится на лютеранский манер.
Осматриваемся в багровых отсветах догорающих домов.
Бой стихает. Деревня завалена телами мёртвых и раненых японцев. Наши потери — пять двухсотых, из них трое приходится на долю живоглота. Ох и попортил же он нам крови…
Масса пленных, растерянных и полуголых японских солдат и офицеров. Заставляем их под конвоем собирать по деревне и сносить в кучу вражеское оружие и боеприпасы.
На площади выросла большая куча — «арисаки», несколько станковых «гочкисов» на лафетах (я с завистью смотрел на эти вдвое более лёгкие, чем наши «максимки» французские пулемёты, хотя всё же недостаточно лёгкие, чтобы использовать их как ручное оружие, и их второй плюс — воздушное охлаждение — однозначно затрофеим), офицерские «смит-и-весоны», абсолютный аналог одноимённому русскому револьверу (однозначно трофеим, вооружу своих унтеров и пулемётчиков), штыки и офицерские сабли.
И пленные… Из почти трёх тысяч личного состава 21-й пехотного полка уцелела едва половина, большая часть из них — раненые в том числе, и тяжело.
— Кузьма! — оглядываюсь в поисках ординарца.
— Здесь, вашбродь! — Скоробут, как обычно в нескольких шагах от меня.
— Найди кого-нибудь из уцелевших старших офицеров, кто понимает по нашему.
Кузьма растворяется в темноте. И вскоре возвращается, подталкивая в спину раненого в руку японца средних лет в офицерских штанах и исподней рубахе.
— Штабс-ротмистр Гордеев, — представляюсь, — с кем имею честь?
— Тайи Мицуи Такатоси, командир второго батальона, — говорит по-русски с сильным акцентом.
Тайи на наши дрожжи — это штабс-капитан или штабс-ротмистр.
— Ваше коварное нападение противоречит всем законам войны, — горячится японец.
— Хотите об этом подискутировать? Победителя не судят. Такатоси-сан, я не чудовище, как вам может показаться. Организуйте оказание вашим раненым первой помощи. Соорудите носилки для тяжелораненых. У вас час, после чего я требую, чтобы вы покинули Сюянь.
— Куда же мы пойдём среди ночи?
— В любом направлении — все дороги для вас открыты.
Тайи злобно зыркает на меня своими узкими глазами. Но выбора у него нет. Отправляется исполнять.
А теперь самое интересное: надо решать, что делать с трофеями. Их так много, что все не утащить, а жаль. Приходится выбирать самое ценное.
— Кузьма, унтера Бубнова и Жалдырина ко мне!
— Бу сде, вашбродь! — Домовой козыряет и снова растворяется в темноте.
А я пока поворачиваюсь к Маннергейму. Тролль задумчиво курит, глядя на суету японцев, перевязывающих своих раненых и мастерящих носилки из подручных материалов под руководством Такатоси.
— Отпустите японцев? — спрашивает он с недоумением.
Пожимаю плечами.
— А куда нам девать полторы тысячи человек, большая половина из которых ранена? Предлагаете расстрелять? Это несложно: выстроить тут на улице и вдарить пулемётами…
Тролль смотрит на меня изумлённо и с возмущением.
— Господин штабс-ротмистр…
Ну вот, ещё немного, и он вызовет меня на дуэль. Понимаю, что перегнул палку.
— Вот и я, господин полковник, на такое всё-таки не способен. Одно дело использовать ночь и фактор неожиданности, и совсем другое — цинично расправиться с безоружными. Это уж совсем не по-людски, что ли. Так что пусть идут и молятся своим японским богам, что уцелели.
Барону ответ приходится по душе.
— Я рад, что не ошибся в вас, Николай Михалыч, — Маннергейм пожимает мне руку.
А вот и Бубнов с Жалдыриным. Они-то мне и нужны.
Водоплавающему начальнику моей пулемётной команды ставлю задачу как следует затрофеить «гочкисы»: размонтировать с лафетов пулемёты, забрать с собой все патроны для них и ЗИПовские комплекты.
Бубнову приказываю отобрать сотню «арсиак» с хорошим запасом патронов и все «смит-и-весоны». А остальные винтовки сжечь. Найти керосин и запалить жарким огнём всю эту кучу оружия.